Романы прославленных сочинителей, или романисты-лауреаты премий 'Панча'

Завсегдатаи нынешних громадных и мрачных Дворцов Молчания, которые общество возвело во славу Скуки на Пэл-Мэл, этом средоточии градского круга, и которые, видимо, потому что в них клубится зеленая тоска, называются клубами; кто зевает у окна на Сент-Джеймс-стрит, разглядывая других таких же тоскующих щеголей в окне напротив; кто черпает новости из унылых вечерних газет и питает свое чувство юмора шутками многострадального "Панча", - одним словом, современные модники едва ли имеют представление о том, каким был Лондон тому лет сто пятьдесят. Ты, раздутый старый щеголь Сент-Джеймс-стрит, с твоими лаковыми сапогами, крашеными бакенбардами и удушающими жилетами, разве можно сравнить тебя и твоих блестящих предшественников в этих же самых местах? Карета, из которой ты вылезаешь у подъезда "Карлтон-клуба" или "Клуба путешественников", точно такая же, как у всех; твой черный сюртук пышностью ни на йоту - ни единой складкой, ни липшей пуговицей - не отличается от сюртука соседа; твоя шляпа - с той же болванки, что и шляпа на голове у лорда Безмоззгла, только что перед тобою взошедшего по ступеням клуба. Ты и он вместе зеваете каждый вечер в театре, сидя в ложе у самой сцены; вы воображаете себя любителями удовольствий, поклонниками моды, обладателями изысканного вкуса; в действительности же газета - вот законодатель ваших фантазий, вкусов, мнений и взглядов; из газет происходят ваши остроты и ваши суждения, ваши сведения и ваша мудрость, бедные вы пэл-мэлские олухи! Тупые рабы повременной печати, место, ныне занимаемое вами, принадлежало людям воистину большого и острого ума, знатокам моды и магистрам наслаждений - тому каких-нибудь полтора столетия назад.

Мы у Баттона - иначе говоря, под вывеской "Головы Турка", в знаменитой кофейне на Пэл-Мэл. Парики, парики за окнами, громко бранящиеся у крыльца носильщики портшезов (чьи украшенные гербами и коронками ноши сами говорят о знатности владельцев), толпа парчовых кавалеров, поднимающихся и спускающихся по ступеням крыльца, вокруг которых самый воздух насыщен благоуханием пудры и ароматических шариков, - все, все здесь выдает лондонский прославленный храм Ума и Моды. Место - угол Риджент-стрит. Еще не снесен Карлтон-хаус.

Величавый мужчина в алом бархате с золотом, попивая шоколад за одним из столиков, толкует с другом, чей кафтан тоже шит золотом, но являет следы времени, а может быть, вина или беспрерывной носки. У камина сидит маленький горбун в сером и читает "Морнинг кроникл", а по соседству некое духовное лицо в сутане и широкополой шляпе громким голосом и с сильным ирландским выговором беседует с господином, чьи звезда и лента через плечо, а также безупречный греческий профиль выдают его принадлежность к. британской аристократии.

А за окном стоят двое юношей в лохмотьях, один длинный, нескладный, золотушный, другой видом дик, беспечен и прекрасен - неоспоримое свидетельство Породы. Взоры их устремлены не на посетителей прославленного клуба, но на лакея Тимоти, который уносит горячие пончики - восхитительное блюдо, бывшее тогда внове, - со стола одного из пирующих.

- Желал бы я, Сэм, - сказал второй юноша, - иметь сейчас хоть часть Мэклсфилдского золота моей матери, чтобы и мы могли вкусить подобных яств и посидеть вон с теми добрыми молодцами и блестящими кавалерами.

- С такими начнешь, пожалуй, толковать о стоической философии и только вызовешь улыбку недоверия на лице баловня судьбы, - ответил названный Сэмом, - но есть минуты в жизни, когда История укренляет стойкость: вчерашнее учение облегчает нам сегодняшние невзгоды. Если наши финансовые возможности, Дик, ограничены, пусть твердость наша восполнит упущения Фортуны. Пончик, алкаемый нами ныне, завтра нам будет без надобности. Да, мы бедны и голодны, но разве мы менее счастливы, Дик, чем вон тот унылый сластолюбец, безрадостно вкушающий яства, коих алчешь ты?

И приятели повернулись и пошли прочь вдоль по Ватерлоо-плейс, мимо клуба "Парфенон", и вскоре скрылись из виду, зайдя в ближнюю кухмистерскую, чтобы пообедать там студнем из говяжьих ножек. Имена их были Сэмюел Джонсон и Ричард Сэведж.

Меж тем в кофейне лилась беседа, стремительная и блестящая.

- Что я вижу, клянусь чертовой дюжиной и всеми дьяволами в придачу! проговорил обладатель духовного сана. - - Вы, кажется, в синем с золотом, сэр Ричард, тогда как вам надлежало бы носить глубокий траур.

- А кто умер, святой отец? - спросил его собеседник.

- Вот тебе раз, господин мой лорд Болинброк! Не будь я Джонатан Свифт, - хотя я и в этом не так уж убежден, ибо кто может с уверенностью назвать своего отца? - в нашей среде свершено жесточайшее убийство. Детище Дика Стиля зарезано варварской рукой, колесовано и четвертовано, и сделал все это не кто другой, как вот он, Джо Аддисон. Резал бы ты собственных детей, Джо, вор и убийца.

- Я? - удивился достопочтенный Джозеф Аддисон. - Чтобы я да убил Диково детище? Да я ему крестный отец.

- Да, и обещался подарить серебряный стаканчик, только не сдержал слова, - подхватил Дик.

Джозеф нахмурился.