Ромейское царство

Вокруг Византии: «византийское сообщество»

Зато отношения Романии с внешним миром, с народами и племенами, обитавшими за пределами границ Империи, были куда более сложными и противоречивыми. Впрочем, следует учитывать, что само понятие «граница» было тогда достаточно отвлеченным, некой социально-политической условностью, позволявшей иноплеменникам хорошо осваиваться на ромейской территории, то появляться, то исчезать с ее просторов, особенно периферийных. Случалось, даже внутренние районы временами, причем довольно продолжительными, оказывались вне досягаемости имперской администрации.

Варваров, где бы они ни жили, византийцы давно привыкли воспринимать традиционно негативно, как нечто звероподобное, невежественное, грязное, голодное, алчное, не способное жить в условиях государственности, ведущее разнузданный, «вакхический» образ жизни, поклоняющееся богу войны и вместе с тем наивное, высокомерное и заносчивое, способное на предательство. Их мир был в целом совершенно противоположен и враждебен изолированному миру ромеев — богоизбранного, степенного народа, склонного к законам, наукам и искусствам. Именно ромеям полагалось, согласно сложившимся в их царстве центростремительным представлениям, с позволения Господа Бога и даже от Его имени управлять другими народами, которые, как продолжал указывать даже в конце XIV в. Константинопольский патриарх Антоний IV, «…расположились кругообразно возле императора и его страны».

Все империи спесивы. Это заложено в их природе. В византийцах тоже было развито имперское чувство высокого самомнения, даже кичливого превосходства, особенно по отношению к неотесанным варварам, стремившихся породниться, сравниться с цивилизованными ромеями. Недаром популярная ромейская поговорка гласила: «Все короткохвостые собаки [считают, что они] равны нам».

Причем в глазах самих варваров Ромейское царство долгое время действительно представало как образцовое государство, чудовищная сила которого казалась несокрушимой. Готский историк Иоардан рассказывает в середине VI в., как остгостский король Атанарих, с восхищением дивившийся красоте местоположения бело-кремо-охрянного Нового Рима, — высоте его стен, толпам разноязычного народа и караванам судов, — воскликнул, что император есть поистине земной Бог, на которого никто не смеет поднять руку. И в этом всячески пыталась убедить имперская пропаганда, всеми способами создававшая у чужеземцев, у «внешних» иллюзию всесилия и всевластия императора, исключительности ромейского государства. Так, во время приезда в Константинополь важных чужеземных послов, согласно инструкции, в Большой императорский дворец следовало отовсюду, со всей обширной 150-километровой столичной округи свозить драгоценности, чтобы «пустить пыль в глаза», преувеличить возможности византийского двора.

Впрочем, с точки зрения самих ромеев, для такого представления об исключительности византийского государства был целый ряд вполне веских оснований: во-первых, правильно исповедуемая религия — христианское Православие, которое предусматривало наличие лишь одного Бога, а значит, и его всесильного наместника на земле; во-вторых, законное преемство византийских императоров по отношению к христианскому имперскому великому Риму; в-третьих, высокоразвитая, искусная государственная, правовая и дипломатическая практика; в-четвертых, многочисленный, налаженный, не имеющий аналогов бюрократический аппарат; в-пятых, знание благородного «эллинского» языка, обычаев и покоящаяся на них блестящая культура антично-христианского типа; в-шестых, военная мощь Империи, долгое время казавшаяся несокрушимой; в-седьмых, отнюдь не мифические, действительно колоссальные, веками копившиеся в Константинополе богатства. Эти идеи пропагандировались столетиями, вбивались в головы с помощью придворной риторики

, своеобразной «журналистики» Средних веков, а также придворных церемониалов, обрядов, императорских прокламаций, документов и самолюбивых надписей на монетах. Поэтому нельзя не согласиться с мнением крупнейшего российского византиниста Геннадия Григорьевича Литаврина, который отмечал, что «…древняя империя (особенно ее блистательная столица) влекла к себе как гигантский магнит чужеземцев-современников, и она же отвращала их своей надменностью, неискренностью и скрытым коварством своей дипломатии. Ее история была овеяна легендами, а культура пользовалась всеобщим признанием. Ее могли ненавидеть, но не могли в то же время не уважать ее и не восхищаться ею».

* * *