Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

— Простите, сударь, — как ни в чем не бывало обратился к нему Сэнкити, чтобы отвести подозрения, хотя в глубине души ему хотелось завопить что было мочи, — не подскажете ли, как тут лучше пройти в квартал Такадзё?

Незнакомец, должно быть, колебался, не зная, как поступить в подобном случае.

— Такадзё, говоришь? — переспросил он с подозрением и начал обходить Сэнкити справа, но тот уже почуял опасность, видя, как самурай резко развернулся, выхватывая меч из ножен.

Проворно отпрыгнув в сторону, Сэнкити взмахнул рукой, и вылетевшая из нее, словно шелковая нитка из кокона, веревка с грузилом, просвистев над головой самурая, обвилась вокруг его предплечья. «Клац!» — сверкнув в лунном свете, звякнул о камень отклонившийся от своей цели меч. Сэнкити покачнулся от рывка и слегка замешкался, а противник воспользовался его оплошностью и поспешил ретироваться, воскликнув на прощанье:

— Проклятье!

Мечом он перерезал опутавшую запястье веревку, и, швырнув ее на землю, пустился наутек.

Тем временем в храме Годзи-ин уже заливали огонь. Из-за ограды доносились какие-то гулкие удары и слышались взволнованные крики. К счастью, огонь удалось вовремя обнаружить. Как-никак в храмовой сокровищнице хранилось начертанное на доске кистью самого сёгуна Цунаёси название обители «Годзи-ин». На случай пожара или иного стихийного бедствия были предусмотрены меры по спасению сокровища, и сейчас присланный городскими властями отряд в триста человек успел предотвратить бедствие. Огонь добрался только до деревянной веранды, окружавшей храм, так что с ним удалось легко справиться.

Пожар, конечно, никак нельзя было счесть случайностью. Налицо был явный поджог, а попытка поджога храма, куда регулярно наведывается сам сёгун с домочадцами, — дело серьезное. Прикомандированная к храму охрана, нахлестывая коней и освещая себе путь бумажными фонарями, рассыпалась по темным аллеям.

Когда впереди показался мост Манаита, самурай на бегу вложил меч в ножны. Приостановившись на мгновение, он оглянулся, прислушался и услышал во мраке приближающийся топот. «Черт бы тебя побрал!» — с досадой бросил самурай и, прищелкнув языком, снова пустился бежать. Завернув за угол, он толкнул первую попавшуюся калитку. Слегка качнувшись, калитка легко поддалась. Очутившись во дворе, самурай тотчас же прикрыл калитку изнутри.

Сэнкити, мчавшийся изо всех сил за беглецом, добежав до угла, остановился в растерянности. Дорога в этом месте разветвлялась в трех направлениях. Присев на корточки и припав к земле, словно собираясь ползти, он пристально вглядывался в темноту, но злоумышленника уже и след простыл. Чуть впереди виднелась стоящая на отшибе будка общественного квартального сторожа. Слабый желтоватый свет брезжил во мраке сквозь матовую бумагу сёдзи.

Будто внезапно вспомнив что-то важное, Сэнкити стремительно бросился туда.

— Оно! Эй, Оно! Проснись! — принялся он будить обитателя сторожки.

Тем временем калитка двора бесшумно распахнулась и выпустила самурая, который, осторожно ступая, направился к мосту и благополучно перешел на другую сторону канала. Тут он снова ускорил шаг, поднимаясь на холм Кудан и, оставив справа манеж, вскоре спустился по улице Санбантё к Онмаядани. Во мгле смутно чернели стены богатых усадеб. Тишиной и покоем веяла ночь, лишь изредка легкий ветерок шелестел листвой в кронах деревьев. Самурай молча шагал по спящему кварталу, пока не добрался до нужной усадьбы. Направившись к маленькой дверце в стене, он уверенно нажал на створку, но замок оказался заперт.

— Сасукэ! Сасукэ! — позвал самурай вполголоса, чтобы не потревожить округу.

В будке привратника зажегся фонарь. Со двора послышался легкий скрип отодвинутой дверцы.

— Кто там?

— Это я! — прозвучал ответ, и дверь в стене со скрипом отворилась, тяжело откачнувшись на петлях.

— Да, неладно все получилось, — пробормотал самурай, проходя во двор.

Прямо перед ним была прихожая, ведущая в дом, но самурай направился не туда, а к плетеной калитке по правую сторону от ворот и скрылся в глубине тенистого сада. Сад был довольно большой, густо засаженный деревьями. Обогнув дом с плотно задвинутыми амадо,[11] незнакомец вышел к укромному павильону, скрытому под сенью ветвей. Приблизившись к беседке, самурай снова тихонько позвал:

— Матушка! Матушка!

В павильоне послышалась какая-то возня, и ставни раздвинулись.

— Ты, Хаято?

— Да я, конечно.

— Погоди, сейчас, только фонарь засвечу.

Голос был переполнен радостью, так что даже во мраке легко было представить себе выражение лица его обладательницы.

— Вы, должно быть, спали, матушка… Простите, что пришлось потревожить вас так поздно.

С этими словами самурай сбросил с головы капюшон и стряхнул пыль с подола кимоно. Мягкий отблеск фонаря, падавший сквозь приоткрытые ставни, высветил профиль пришельца. Это был тот самый молодой ронин, что стоял вечером подле храма Годзи-ин, наблюдая за праздничной толпой.

— И всего-то дня три-четыре не было от тебя вестей, а я уж думаю, не случилось ли чего, — промолвила мать, выходя с бумажным фонариком навстречу ронину. — Проголодался небось!