Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

В памяти князя всплыло лицо алчного царедворца. От одной мысли о том, что ему надо будет прислушиваться к указаниям этого ничтожества, становилось скверно на душе. Правда, служить в таком качестве предстоит всего десять дней. Как видно, ничего иного не остается, как смирить свои чувства и на этот краткий срок полностью предаться служебным обязанностям.

— Ну что ж, ради дома Асано! — сказал про себя князь и переменил положение.

Напуганный шорохом воробей вспорхнул и улетел.

— Позови ко мне Гэнгоэмона, — приказал князь пажу, безмолвно сидевшему рядом.

Паж немедленно отправился выполнять приказание.

Князь снова в молчании предался созерцанию сада и вдруг подумал, что, может быть, напрасно отдал приказание — не стоило никого вызывать. Собственно, и дела никакого у него не было. Просто образ сдержанного, немногословного Гэнгоэмона Катаоки, так не похожего по манере общения на Фудзии и Ясуи, сам собой возник у князя в душе, как та птица, прилетевшая в сад…

Гэнгоэмон явился по вызову и опустился на колени у входа в комнату.

— Вы хотели меня видеть, ваша светлость?

— Да, — кивнул князь. При виде этого человека у него сразу будто стало легче на сердце, и мрачные мысли сами собой стали рассеиваться. — В общем-то, особого дела у меня к тебе и нет… Я тут подумал, не напишешь ли ты письмо Кураноскэ.

Лицо князя осветилось улыбкой.

Вот он, Гэнгоэмон, да еще один старший самурай, командор Кураноскэ Оиси, который сейчас присматривал за делами в Ако — сознание того, что эти двое верных вассалов, что бы ни случилось, всегда будут на своем месте и поддержат его, вселяло в князя спокойствие и непоколебимую уверенность.

Предчувствие

В тихий послеполуденный час только по слабому шороху сосен в саду и можно было догадаться о легком дуновении ветерка. В ясном зеркале пруда на фоне небесной синевы вырисовывались контуры деревьев. Порой раздавался всплеск — и круги от подпрыгнувшего карпа разбегались по воде. Тени сосновых ветвей лежали на песке. Тишиной и покоем отрешенности веяло в саду.

Распахнув калитку, в сад вбежал юноша. На вид это был миловидный паренек, почти подросток, лет шестнадцати-семнадцати, а если судить по челке,[43] то и еще того меньше. На его пухлом белощеком лице еще оставалось детское озорное выражение.

Когда шаги юноши огласили дорожку сада, за выходящими в сад светлыми сёдзи изнутри послышалось какое-то шевеление. Если смотреть с солнечной стороны, веранда, затененная низкорослым бамбуком, казалось, утопала в полумраке.

— Отец! — крикнул юноша, подбегая к дому.

Самурай в возрасте лет сорока с небольшим, что-то писавший за низеньким столиком, оторвался от своих занятий и поднял голову. Глаза, нос и все его полное, широкоскулое лицо, так похожее на лицо юноши, хранило отпечаток спокойной уверенности и достоинства. Это был Кураноскэ Оиси, старший самурай и командор замка Ако.

В глазах Кураноскэ отразились радость и отцовская нежная любовь. Он молча встал и вышел на веранду, под сень нависавшей бамбуковой листвы. «Ну вот, я как раз закончил письмо и теперь весь в твоем распоряжении», — казалось, говорил он всем своим видом.

— Отец, я тут такие чудеса видел!

Юноша хоть и был наружностью вылитый Кураноскэ, но в его голосе и манерах, кроме сдержанности и почтения к отцу, прорывалось еще и пылкое непосредственное чувство юнца, открывшего что-то новое.

— Ну, что же ты такое видел?

— Войну пчел! — выпалил юноша.

Кураноскэ только вскинул смеющиеся глаза, будто спрашивая: «Это еще что такое?»

— Да вон, у главных ворот полно народу собралось смотреть. Там под навесом ворот во-от такое громадное пчелиное гнездо появилось. Стражник говорит, его вчера еще не было — пчелы за одну ночь построили. Честное слово, вот такое огромное, как бамбуковая корзина. Ну, народ, конечно, дивится — с самого утра приходят смотреть. А тут откуда-то еще пчелиный рой прилетел и на этих напал. Ну вот, между ними настоящая война началась. Не знаю уж, сколько их там, но ужасно много — так и вьются, как столбы дыма. Перемешались все и дерутся между собой. А убитые и раненые так и сыпятся градом, так что аж вся земля почернела.

— Ну-ну, — ухмыльнулся Кураноскэ. — И кто же победил?

— Те, что напали на гнездо. Это были дикие пчелы, они крупнее. Когда тех, что защищали свой замок, уже почти всех перебили, оставшиеся собрались вместе и куда-то улетели. Просто удивительное зрелище! Там некоторые еще поговаривали, уж не знамение ли какое, волновались…

Сосновая пыльца осыпала сад, ярко освещенный лучами солнца. Слушая рассказ сына, Кураноскэ любовался небосводом над кронами деревьев и перевел взгляд на юношу, только когда тот закончил.

— Действительно, очень интересно. Похоже, борьба у них шла за мед, — заметил Кураноскэ звучным, хорошо поставленным голосом, отчетливо проговаривая слова. — Мне тоже доводилось видеть. Такое нередко можно наблюдать в весеннюю пору.

По тону высказывания можно было понять, что командор отнюдь не считает войну пчел событием из ряда вон выходящим.

— А Дайдзабуро тоже ходил смотреть?

— Да, братца Хатискэ принес на закорках.