Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах

«Без татарщины не было бы России», провозглашал главный идеолог евразийства Петр Савицкий.7 «Московское государство возникло благодаря татарскому игу», вторил ему Николай Трубец­кой.8 А Михаил Шахматов пошел дальше всех: он приписывал мон­гольскому нашествию «облагороживающее влияние на построение русских понятий о государственной власти».9 В чем конкретно за­ключалось благородство этого влияния, разъясняет нам евразий­ский историк Сергей Пушкарев: «Ханы татарские не имеют надоб­ности входить в соглашение с народом. Они достаточно сильны, что­бы приказывать ему».10 Ну и русские князья, естественно, хотя и «перестали 6Ъпъ суверенными государями, ибо должны были при­знать себя подданными татарского царя», но зато... «могли, в слу­чае столкновения с подвластным русским населением, опираться на татарскую силу».11

7 П.Н. Савицкий. Степь и оседлость, Евразийский Временник, кн. 4, Берлин, 1923, с. 372.

g

Н.С. Трубецкой. О туранском элементе в русской культуре, Евразийский временник, кн. 4, Берлин, 1923, с. 372.

9 М. Шахматов. Подвиг власти, там же, кн. 3, с. 59.

10 С.Г. Пушкарев. Обзор русской истории, М., 1991, с. 93.

it

Там же.

1 1 Янов

Само собою разумеется, что «в татарскую эпоху слово вече полу­чило значение мятежного сборища».12 Ни на минуту не сомневаюсь я, что наблюдения эти, по крайней мере, частично верны. Так оно, вероятно, во многих случаях и было. Но гордиться этим?..

Читатель ведь тоже вправе спросить: если подавление собствен­ного народа с помощью свирепых степных завоевателей называть «облагороживающим», то что же тогда назвать предательством и коллаборационизмом? Право, очень уж извращенным надо обла­дать умом, чтобы полагать благородным «закрепощение народа на службе государству», которое тоже, как беспристрастно сообщает нам другой евразийский историк Георгий Вернадский, унаследова­но было от завоевателей.13 В конце концов разве не именно это за­крепощение народа государством и имел в виду, говоря о «русском деспотизме», Виттфогель? Даже советская историография была, как мы помним, куда в этом смысле щепетильнее.

С евразийцами, впрочем, все ясно. Просто в их научном арсена­ле отсутствует решающая для Виттфогеля категория свободы. Та са­мая, что отличает современные представления об истории от сред­невековых. Без этой фундаментальной категории не существует ни различия между абсолютизмом и деспотией, ни понятия политичес­кой модернизации, ни вообще какого бы то ни было смысла в исто­рии. Ибо от чего к чему в этом случае прогрессировало бы человече­ство? Георг Вильгельм Фридрих Гегель сформулировал эту катего­рию еще полтора столетия назад, положив начало современному представлению об истории. «Всемирная история есть прогресс в осознании свободы — прогресс, который мы должны познать в его необходимости».14

Отказавшись от категории свободы, евразийство обрекло себя на средневековое представление об истории.

Там же.

Г.В. Вернадский. Монголы и Русь, Тверь — Москва, 1997, с. 345. u Г.В.Ф. Гегель. Лекции по философии истории, Спб., 1993, с. 64.

Глава шестая «Деспотисты»

«русского деспотизма»

Но Виттфогель-то жил и дышал ге­гелевской формулой. Как же случилось, что он оказался, пусть и не подозревая об этом, в компании евразийцев? Ведь не мог же он не видеть очевидного. А именно, что наряду с воспетой евразийцами «татарщиной», в самой институциональной динамике постмонголь­ской России было больше чем достаточно черт, роднивших ее как раз с абсолютными монархиями Европы.

Перед ним ведь была очень странная, поражавшая своей зага­дочной двойственностью политическая структура. Историк, столь ис­тово преданный «многолинейности общественного развития», дол­жен был, казалось, обрадоваться еще одной «линии» как интригую­щей задаче, если не как интеллектуальному вызову. Увы, то же противоречие, что преследовало Виттфогеля в сфере методологии, не оставляет его и в сфере метаистории. Он опять пренебрегает ло­гикой собственной концепции. Опять пытается насильно втиснуть не­поддающуюся политическую структуру в заранее приготовленную для нее нишу. К чести его скажем, впрочем, что в 1963 году он, по крайней мере, заметил (в отличие от авторов «Русской системы») трудности, связанные с этой экстравагантной задачей.Перечислим их в порядке, предложенном им самим. Прежде всего, монголы, которым положено было «заразить Россию китай­ским опытом», никогда ее, в отличие от Китая, не оккупировали, ею непосредственно не управляли, не жили на ее территории и не сме­шивались с местным населением. Это, естественно, делало сомни­тельной тотальность деспотического «заражения», которой требова­ла его гипотеза. Скажем заранее, что Виттфогель попытался обойти эту трудность при помощи странной метафоры «дистанционного контроля» (remote control).

Особенности