Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах

— Глава шестая

J IО Г И КЗ «Деспотисты»

Пайпса

Спору нет, не было ему нужды следовать логике Тойнби, или Виттфогеля, или А.Н. Сахарова. Но собственной-то логике следовать был он обязан. И, как это ни странно — после стольких несообразностей и противоречий самому себе — некая логика в его работе и впрямь присутствует. К сожале­нию, однако, это логика все той же биполярной модели, которую Пайпс столь решительно отмел в своем теоретическом введении.

Одобрительно цитируя знаменитого французского мыслителя XVI века Жана Бодена, о котором речь у нас еще впереди, Пайпс, по сути, признал, что заимствовал свою модель России как «патримо­ниальной монархии» у него. Боден, правда, называл ее иначе. Вот что писал он за четыре столетия до Пайпса: отличительная характе­ристика сеньериальной монархии в том, что «принц становится гос­подином над вещами и личностью своих подданных, управляя ими

50 Richard Pipes, Op. cit. p. 104.

как глава семьи своими рабами... В Европе есть лишь два таких ре­жима, один вТурции, другой в Московии, хотя они очень распро­странены в Азии и в Африке. В Западной Европе народы не потер­пели бы такого правительства».51

Так вот же она перед нами, та самая черно-белая версия полити­ческой вселенной, которую мы только что слышали от Виттфогеля. Логика ее элементарна: если русская государственность отличалась от европейского абсолютизма, то была она... чем? Конечно, восточ­ным деспотизмом. Виттфогель сказал бы «гидравлического полу­маргинального подтипа». Пайпс говорит «патримониального (сенье- риального) типа». Названия разнятся, но суть остается. Список дес­потических черт тот же. Суверенная власть государства над всем национальным продуктом страны и над личностью подданных. Отсут­ствие реальных политических альтернатив и, следовательно, полити­ческой оппозиции («не видно путей, какими население Московии могло бы изменить систему даже если б оно этого пожелало»). Или в одной фразе: политическая система, не способная к трансформа­ции, не говоря уже о саморазвитии.

И если, несмотря на это, российская политическая система, в от­личие от своих предполагаемых эллинистических или восточно-дес- потических прародителей, все-таки развивалась (не может Пайпс как профессиональный историк России отрицать очевидное), то объясняется это... чем бы вы думали, читатель? «Из всех режимов эл­линистического и восточно-деспотического типа Россия была ближе *

всех к Западной Европе».52 Нет, это уже не Виттфогель. И не Тойнби. Это Пайпс. Неприкосновенный, так сказать, запас — на случай, когда не работают теоретические аргументы — у всех у них в загашнике один и тот же последний довод — географический. В последнем сче­те теория у них неизменно капитулирует перед географией. Пере­фразируя известное выражение маркиза де Кюстина, можно ска­зать, что «патримониальное государство» Ричарда Пайпса есть дес­потизм, умеряемый географией.

53 Cited in ibid, p. 106.

Так с чем же остались мы после второй попытки получить хоть какое-то непротиворечивое представление о природе и происхож­дении русской государственности — опираясь на этот раз на идеи корифеев западной историографии? Честно говоря, всё с тем же ощущением, с каким остались в конце предыдущей главы. С ощу­щением, то есть, что всё по-прежнему зыбко, неясно и неустойчиво в области философии русской истории. Вся и разница в том, что об­зор советской попытки создать метаисторию русской государствен­ности оставил нас с мифом о «русском абсолютизме», а обзор за­падной...

Как все дороги вели когда-то в Рим, все западные метаисториче- ские интерпретации русской истории, которые мы рассмотрели, не­отвратимо ведут к спору о природе «русского деспотизма». И стало быть, к той самой биполярной модели, которая, как мог уже, я ду­маю, убедиться читатель, делает объяснение русского историческо­го процесса невозможным.

Глава шестая «Деспотисты»

При всем том бесплодность западных дискуссий очень серьезно отличалась по своим послед­ствиям от никчемности дискуссии советской. Едва ли кого-нибудь за­ботит сегодня «соотношение феодального и буржуазного в политике русского абсолютизма», которое так отчаянно волновало советских историков. И «высказывания» на этот счет Ленина выглядят в наши дни, скорее, курьёзом — даже для авторов Тома VIII. А вот проблемы азиатского происхождения русской государственности, поставлен­ные Виттфогелем и Пайпсом, по-прежнему в центре историографи­ческих дискуссий их сегодняшних эпигонов. Более того, они в значи­тельной — я бы сказал даже опасной — степени влияют на взгляды политиков, пытающихся выработать стратегию Запада в отношении постсоветской России.

Эпигоны

Тон теперешних дискуссий задал тот же Пайпс. По его мнению, «немедленная задача России состоит в строительстве нации-госу- дарства». И потому «национализм, который Запад оставил далеко