Россия и Европа. 1462-1921. В 3-х книгах

Стало быть, по одну сторону исторической баррикады вырисовы­вается у нас вполне представительный реформаторский треугольник, заинтересованный в политической модернизации России: нестяжа­тельство — боярство — предбуржуазия. Каждый из этих актеров по- своему видел пределы, за которые не должна простираться царская власть, но все сходились на том, что такие пределы необходимы.

А теперь заглянем в лагерь контрреформы, кровно заинтересо­ванный в утверждении на Руси самодержавия. И произвола. Первое, что бросается нам здесь в глаза, это, конечно, помещики. Мы уже знаем, что они ненавидят бояр и Юрьев день. Ограничения власти им не нужны. Напротив, нуждаются они в произвольной власти, спо­собной порушить не только закон, но и вековой обычай. Никто, кро­ме самодержавного царя, не в силах был сломить мощь боярства и отменить «крестьянскую конституцию» Ивана III. Разумеется, не от­казались бы помещики и от монастырских земель. Но не в ситуации, когда церковники оказывались самыми сильными их политически­ми союзниками.

Роль церкви в назревающей схватке была, как мы уже говорили, яснее всего. У нее не было врага страшнее Реформации. Просто не­мыслимо было разрушить реформационное наследие Ивана III без

власти самодержавной, неограниченной. Только при этом условии могли надеяться церковники натравить помещиков на крестьянские и боярские земли вместо собственных.

Еще одну, дополнявшую этот военно-церковный союз, грань анти­европейского треугольника составляла, конечно, государственная бю­рократия, «партия дьяков», как назвали её впоследствии историки, то­же по определению стремившаяся к неограниченности своей власти.

Наконец, идеологическую грань контрреформистского треу­гольника представляло иосифлянство, сильное церковное течение, посвятившее себя защите монастырских земель.

Эта альтернативная коалиция, заинтересованная в неограни­ченной царской власти и, следовательно, в самодержавной револю­ции, сложилась задолго до рождения Ивана Грозного. На самом де­ле добилась она серьезных успехов еще при его отце, великом князе Василии. Просто Василий был личностью слишком незначительной. Он оказался неспособен ни на продолжение реформаторских пла­нов Ивана III, ни на их разрушение. В результате коалиция реформа­торов, пришедшая к власти на волне народного возмущения в годы отрочества Ивана IV, снова поставила под сомнение все успехи цер­ковников в предшествующее царствование. Естественно, они долж­ны были удесятерить свои усилия.

Для меня решающая связь горестной судьбы русского крестьян­ства с успехом иосифлян, предотвративших при Грозном секуляри­зацию церковных земель, несомненна. Но чтобы убедить читателя, остановлюсь на этой теме, которую почему-то оставили в последние годы без внимания отечественные историки, подробнее.9

-- у w Глава третья

О ш и 6 ка В а л л е р ста и н а | иоси*ляне и

История, в отличие от бокса, редко решает спор противобор­ствующих идейных тенденций чистой победой, нокаутом. Она склон­на к компромиссам. Обычно присуждает она победу, так сказать,

9 См., например, Владимир Кобрин. Иван Грозный, M., 1989; Борис Флоря. Иван Гроз­ный, M., 1999; Николай Борисов. Иван III, М.» 2000.

по очкам — и то после долгого кружного пути, когда зачинатели борьбы давно уже покинули историческую сцену.

После блестящей эпохи европейского Возрождения, когда мог­ло казаться, что вся ткань общественной жизни стремительно рацио­нализируется и дело идет к отделению церкви от государства, при­шло время в высшей степени иррациональных религиозных войн эпохи Контрреформации. И все лишь затем, чтобы много поколений спустя церковь действительно была отделена от государства.

Аналогия подходит и к той вековой борьбе между барщиной и де­нежной рентой, о которой у нас речь. В первой половине XVI века могло казаться, что рента побеждает и Европа на пороге эпохальных буржуазных реформ (именно это и имели в виду, как мы помним, Ма­ковский и Носов). Потом, однако, прокатилась по континенту мощная волна реакции и вопреки всем ожиданиям победительницей оказа­лась барщина (во всяком случае, на востоке Европы). И все лишь за­тем, чтобы столетия спустя история присудила-таки окончательную победу денежной ренте.

Есть масса объяснений, почему в результате этих капризов исто­рии Восточная Европа оказалась в XVII веке в тисках «второго издания крепостного права». Самое популярное из них предложил крупнейший современный историк Иммануил Валлерстайн в книге The Modern World System. Согласно ему, рождение капитализма вЗападной Европе оказалось фатальным для Восточной. За превращение Запада во «все­мирную фабрику» Восток заплатил превращением в «европейскую кладовую». Это «всемирное разделение труда» и привело повсюду в Восточной Европе, включая Россию, к закрепощению крестьянства.10