Россия и Европа. Т.2

Эти преемники — Н.А. Данилевский, И.С. Аксаков, Н.Н. Страхов, Ф.М. Достоевский, К.Н. Бестужев-Рюмин — заботливо взрастили по­сеянные Погодиным семена, превратив их в мощный, полнокров­ный миф, способный стать «историческим заветом» для России дру­гого, маленького, так сказать, Николая. Вот в этой интенсивной, темпераментной и в то же время наукообразной работе преемни­ков Погодина и предстоит нам здесь разбираться.

Глава седьмая Национальная идея

Но сначала, конечно, о необъяс- ненном пока что превращении самого родона­чальника будущей Национальной идеи из беззаветного апологета ни­колаевского режима в его беспощадного критика. А уж тем более в певца свободы, что и вовсе звучало в устах Погодина парадоксально.

Обычно объясняют этот его поворот поражениями николаев­ской армии в Крыму, которые Погодин переживал и впрямьтяжело. Но слишком уж далеко зашел он в своём отрицании режима, чтобы можно было удовлетвориться лишь одним этим объяснением. Что- то еще должно было побудить его к такой радикальной метаморфо­зе. И это «что-то» вовсе не нужно далеко искать. Николаевский ре­жим полностью, безоговорочно противоречил предложенному По­годиным новому курсу внешней политики России. Больше того, на фоне «законного террора» 1848-1855 годов, курс этот выглядел в полном смысле слова нелепым.

Коли уж о свободе речь, спрашивали европейцы, включая пред­назначенных к освобождению славян, то почему бы России не на­чать с себя? Почему бы ей, например, не освободить 25 миллионов крепостных рабов, которые ведь тоже славяне? Почему не освобо­дить славянскую Польшу, лишенную Николаем не только автоно­мии, но и каких бы то ни было национальных прав, дарованных ей после 1815 года императором Александром? Почему не разрешить славянам-украинцам писать на их языке? Ведь «стоило украинофи- лам, — по словам А.Н. Пыпина, — воспользоваться малороссийским языком не для одних стихов, а для популярных книжек, как тотчас начались крики о сепаратизме».⁴⁰

И одними криками дело ведь не ограничилось. Руководители не­винного просветительского Кирилло-Мефодиевского братства, об­виненные в создании тайного общества (хотя ни от кого они и не пря­тались), были жестоко наказаны: Николай Костомаров арестован, Тарас Шевченко отдан в солдаты. «И действительно, — заметил по этому поводу уже в 1878 году тот же Пыпин, — было немного странно (как и теперь бывает иногда странно) браться за вопрос „освобожде­ния" [других], когда у себя дома царило крепостное право, литерату­ра была стеснена до крайности, свободная мысль была невозможна, общество не могло иметь никакой деятельности».⁴¹

Иначе говоря, новый курс внешней политики, предложенный Погодиным, властно требовал либерализации политики внутрен­ней. И в этом смысле метаморфоза Погодина предвещала целую се­рию других, еще более серьезных метаморфоз, в том числе главную и самую загадочную из них, в результате которой новый император, бывший при жизни отца одним из самых твердокаменных противни­ков отмены крепостного права, оказался вдруг царем-освободите­лем. Этот неожиданный поворот Александра II так и остался загад­кой для современников и, сколько я знаю, для историков. Впрочем, это не удивительно. Ибо едва ли может он быть объяснен вне связи с новым курсом внешней политики и с погодинскими обличениями старого режима.

«Государь, — писал он еще в 1854 году, — став на высоту недося­гаемую, не имеет средств ничего слышать; никакая правда до него достигнуть не смеет, да и не может; все пути выражения мысли за­крыты, нет ни гласности, ни общественного мнения, ни апелляции, ни протеста, ни контроля... В каком положении находится он, в та­ком и все его министры, все начальники, из которых каждый пред­ставляет собой в своем ведомстве самодержавного государя и так же не имеет возможности узнать правду о своей части».⁴²

Л

А.Н. Пыпин. Панславизм в прошлом и настоящем, М., 1913, с. 177.

Там же, с. т.

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 260.