Россия и Европа. Т.2

Мне кажется, что — несмотря на уверения «восстановителей ба­ланса» — едва ли есть смысл обсуждать здесь вопрос о том, кто был прав в этом непримиримом конфликте. Просто потому, что история его уже рассудила. Ведь именно пропасть между московитским на­родом и европейски образованным обществом, пугавшая Сперан­ского, как раз и поглотила в России монархию несколько поколений спустя. Я думаю, нет также смысла напоминать читателю, что говорю я сейчас не о том Сперанском, который в 1826 году приговорил к смерти декабриста Муравьева, но о том, который отчаянно пытал­ся в 1800-е реформировать государственную власть в России.

Так или иначе, у тогдашнего Сперанского было достаточно осно­ваний верить в осуществимость своих политических планов. В пер­вую очередь потому, что, в отличие от одинокого моралиста Ради­щева, был он могущественным государственным секретарем импе­рии, «первым, может быть, даже единственным министром», по словам его ненавистника Жозефа де Местра, «министром новов­ведений», как называл его французский посол Коленкур.¹⁸ И что еще важнее, работал он на монарха, душа которого, как ни пара­доксально это звучит, тоже, как и у Радищева, «страданиями чело­веческими уязвлена стала».

Во всяком случае у нас есть сколько угодно документальных свидетельств, что император, в отличие от Миронова, отнюдь не считал органичными составляющими российской действительно­сти ни крепостничество, ни самодержавие. Конечно, Александр

1 я

Ю.С. Пивоваров. Цит. соч., с. 59.

Павлович был слабым, нерешительным человеком с мистически­ми наклонностями, он очень хорошо помнил о судьбе отца, заду­шенного придворными, ненавидел открытую конфронтацию и не­редко поэтому лгал. Императору не было и пятидесяти, когда он умер, — уставшим от жизни, разочарованным во всем, что пред­принимал, своего рода первым «лишним человеком» в России. При всем том, однако, был он и последним из екатерининской, так сказать, плеяды самодержцев, и европейское воспитание, о котором она в свое время позаботилась, сидело в нем глубоко до конца его дней.

Вот лишь несколько штрихов. В 1807-м говорил он генералу Савари: «Я хочу вывести народ из того варварского состояния, в котором он находится, когда торгуют людьми. Если бы образо­ванность была на более высокой ступени, я уничтожил бы раб­ство, даже если это стоило мне жизни».¹⁹ А вот еще более странное в устах самодержца заявление: «Наследственность престола — ус­тановление несправедливое и нелепое, верховную власть должна даровать не случайность рождения, а голосование народа, кото­рый сумеет избрать наиболее способного куправлению государ­ством».²⁰ Кто-нибудь увидит, вероятно, во всех этих разговорах лишнее проявление лицемерия этого монарха. Готов поручиться, однако, что ни при каких обстоятельствах не услышим мы ничего подобного ни от Николая и ни от одного из его наследников на русском престоле.

Так или иначе, Сперанский был (или ему казалось, что был) в си­туации, когда он мог что-то сделать. Прямой приступ к отмене кре­постного права, как показали попытки «молодых друзей» императо­ра, был исключен. К концу первого десятилетия XIX века стало со­вершенно очевидно, что против воли большинства помещиков Александр пойти не посмеет. Но, имея в виду предубеждение импе­ратора против самодержавия, начать переустройство государствен­ной власти казалось еще возможным. Во всяком случае в этой обла­сти было неясно, насколько непримиримо станет сопротивляться такой реформе помещичье большинство.

ИР, вып. 1, с. 32.

Былое, 1906, № 1, с. 28.

В октябре 1809 года Сперанский представил императору свой проект «Введения к уложению государственных законов».

Мне­ния историков об этом документе расходятся резко. Либераль­ные ученые, как А.В. Предтеченский, полагают, что «он представ­ляет наиболее разработанный конституционный проект из всех тех, которые появились на рубеже XVI11—XIX вв».²¹ И добавляют: «Сперанский был неизмеримо более дальнозорок, чем „молодые друзья". Он видел завтрашний день России явственнее, чем кто- либо из лиц, окружавших Александра».²² Ю.С. Пивоваров тоже считает, что само уже название проекта подчеркивает: «предла­гаемые изменения в своей совокупности должны были стать кон­ституцией России».²³