Борис Никольский, самый блестящий из интеллектуалов последнего предреволюционного поколения имперских националистов, понял это еще в 1918 году: «На реставрацию не надеюсь, - писал он, - страшно то, что происходит, но реставрация была бы еще страшнее»[145].
Так ли уж, право, мало двух (и тем более четырех, если послушать Проханова) разрушительных взмахов русского «маятника», чтобы
усвоить простую истину, что нежизнеспособны, обречены на вымирание в современном мире имперские ихтиозавры? И попытки их реставрировать равносильны тому, чтобы вернуть допотопные времена?
[/| СТВ О Агония бешеного национализма
и реставрация
Но к делу. Причин самоубийства постниколаевской
элиты и реставрации империи в XX веке было, как мы видели, немало. Главные из них подробно рассмотрены в двух последних книгах трилогии. Мы видели, например, как прахом пошли все попытки воссоединить страну, расколотую в начале XVIII века петровской реформой. Видели, как на полстолетия опоздала Россия с отменой крестьянского рабства и на целое столетие с возможностью стать конституционной монархией.
Да, история не прощает таких опозданий и полуевропейская петровская Россия была поэтому обречена. Но за плечами у нее, как мы знаем, всегда маячила (стояла, так сказать, на запасном пути) воспетая славянофилами другая, антиевропейская, московитская Русь, веками ждавшая своего часа. В 1917-м этот час наступил. Ничего подобного не было ни в Австрийской, ни в Оттоманской империях.
Дело усугубилось еще и тем, что именно в XIX веке возродился в сознании российской элиты наполеоновский комплекс, дремавший в её коллективном, если можно так выразиться, подсознании еще со времен Грозного царя под именем претензии на «першее государст- вование». Из-за этого Россия острее, нежели соседние империи, переживала потерю статуса континентальной сверхдержавы после Николая I (просто потому, что как Австрия, так и Турция расстались с этим статусом еще в XVII веке и давно успели смириться с его потерей).
По всем этим причинам деградация патриотизма зашла в Российской империи дальше, чем в них. И грань между национальным самосознанием и национальным самодовольством практически стерлась, как мы помним, в ее культурной элите. Уже после револю-
ции пятого года патриотизмом, как мы видели, считалась мечта о «великой России», которая вкупе с архаической племенной солидарностью сделала практически неизбежным вмешательство в смертельную для страны мировую войну.
Представляется, что эти соображения достаточно убедительно объясняют как самоубийство постниколаевской элиты в 1917 году, так и реставрацию (под другим именем) московитской империи в XX веке. Добавлю лишь, что ничего подобного славянофильской Московии не стоит на запасном пути сегодняшней России.
Тяжелый ДИаГНОЗ Агониябешеного
национализмаСамый замечательный из учеников Соловьева и единственный, кто подхватил эстафету борьбы с имперским национализмом (к сожалению, уже в эмиграции, где мало кто его услышал), Георгий Петрович Федотов так это, напомню, объяснял: «Почему русская интеллигенция в XIX веке забыла, что живет не в Руси, а в империи?.. После Пушкина, рассорившись с царями, [она] потеряла вкус к имперским проблемам... Темы политического освобождения и социальной справедливости завладели ею всецело, до умоисступления. [В результате] почти все крупные исследования национальных и имперских проблем оказались предоставленными историкам националистического направления. Те, конечно, строили тенденциозную схему русской истории, смягчавшую все темные стороны исторической государственности. Эта схема вошла в официальные учебники, презираемые, но поневоле затверженные и не встречавшие корректива... Так укрепилось в умах не только либеральной, но отчасти и революционной интеллигенции наивное представление о том, что русское государство, в отличие от государств Запада, строилось не насилием, не завоеванием, а колонизацией»2
.Другими словами, оказалось, как и предположили мы во вводной главе, что будущее страны действительно принадлежало тем, кто овладел её прошлым: новая, советско-московитская Россия впитала
Федотов
старые имперские схемы, можно сказать, с молоком матери.