Россия и Европа. Т.3

¹⁷Герцен А.И. Избр. философские произведения. Т. 1, М., 1948.

введенное Петром, скверно, славянофилы дошли до восхищения узкими формами московского государства и, отрекаясь от собствен­ного разума и познания, с рвением устремились к кресту греческой церкви... Исполненные негодования против деспотизма, они прихо­дили к политическому и моральному рабству»¹⁹.

Но тут ведь никакого парадокса нет, напротив, это вполне логич­но. Не могли же славянофилы ограничиться одним отрицанием. Как для всякой осмысленной оппозиции, требовался им, так сказать, вто­рой шаг, позитивный, требовался идеал (или, как сказали бы сего­дня, проект будущего), который могли бы они противопоставить дес­потизму существующей власти. Но поскольку чаадаевский или, если хотите, екатерининский проект («Россия есть держава европей­ская») был для них лишь инобытием ненавистной им «петровской системы», а торжествующую Официальную Народность презирали они тоже, пришлось искать свой проект будущего в прошлом - в «истинно русской», как им казалось, допетровской Московии. Не заметив при этом, что как раз в ней и берут начало крестьянское раб­ство и деспотизм.

В принципе объяснение Герцена более или менее верно. Бросаются в глаза, однако, три его серьезных недостатка. Во-пер­вых, основная мысль не выходит за рамки враждебного отношения славянофилов к реформам Петра, приведшего их к восхищению фундаменталистской Московией. Возникает, однако, элементарный вопрос: а если бы тогдашние славянофилы менее враждебно отно­сились к Петру и не подняли на щит «узкие формы» Московии, если бы, другими словами, отвергли они европейское будущее России по какой-нибудь иной причине, изменило бы это обстоятельство общую траекторию их политической эволюции? Вопрос остался без ответа.

Во-вторых, не принимая всерьёз феномен николаевской Официальной Народности и откровенно его высмеивая, Герцен, к сожалению, не заметил, что антипетровский курс на «ретроспектив­ную утопию», как назвал славянофильское восхищение Московией Чаадаев, взяло не только национал-либеральное крыло тогдашней русской молодежи, но и само правительство. Иначе говоря, движе-

ние назад, к Московии происходило в николаевской России не толь­ко снизу, но и сверху.

В-третьих, наконец, писал все это Герцен задолго до Крымской войны, т.е. до катастрофического падения России со сверхдержавно­го Олимпа и, стало быть, до того, как поняли национал-либералы несущественность ихтеоретических расхождений с правительством по поводу Московии по сравнению с тем, что их с ним объединяло, т.е. с недоверием и неприязнью к Европе. Не говоря уже об их тоске по реваншу. (С этой стороной дела Герцену предстояло еще познако­миться 12 лет спустя, в 1863-м, во время очередного польского вос­стания. Подробному описанию этой роковой для обеих сторон встре­чи посвящена четвертая глава этой книги.)

Объяснение

В общем объяснение Герцена, хотя и дает читателю некоторое представление о начавшейся уже в 1840-е политической эволюции славянофильства, оставляет все-таки чувство неудовлетворенности. По-видимому, страстные идейные битвы времен его молодости заслонили для него действительный смысл политической эволюции славянофильства.

Глава вторая У истоков «государственного патриотизма»

Соловьева

Предложенное три десятилетия спустя, оно несопоставимо более серьезно. Сама уже его «лестница» ориентиру­ет читателя именно на общий смысл драмы патриотизма в России - вполне независимо от увлечения славянофилов Московией. Введенные им принципиальные различия между патриотизмом и национализмом (он же «псевдопатриотизм», он же «государствен­ный патриотизм»), а также дефиниции «особнячества» и особенно «национального эгоизма» оказываются незаменимыми инструмента­ми анализа этой драмы.

Фатальное противоречие, говорит Соловьев, «между требова­ниями истинного патриотизма, желающего, чтобы Россия была как можно лучше, и фальшивыми притязаниями национализма, утвер­ждающего, что она и так всех лучше, погубило славянофильство»²⁰. Вот что он нам объясняет. В первоначальном своем значении любви к родному очагу обращен патриотизм (для верности Соловьев назы­вает его «истинным») острием внутрь, стремясь сделать свою страну «как можно лучше». Например, избавив её народ от крепостной неволи и от произвола власти. Однако, пережив уваровскую транс­формацию и оказавшись собственной противоположностью, т.е. пат­риотизмом государственным, обращается он острием вовне, обнару­живая вдруг, как Степан Шевырев, что от Европы «уже пахнет трупом».

примера

Глава вторая У истоков «государственного патриотизма»

Иногда переживания отдельных людей убеди-