Россия и Запад

ст. 67. весьма существенно было б сохранить предвидение предстоящего использования кровати, что можно выразить лишь futurum’ом, либо условным предложеньем.

ст. 71. желательно было бы сохранить параллелизм «Hochgestalt» и «Wohlgestalt».

ст. 73. построение «Освободившись — выслушай немного!» вызывает сомнение относительно своей понятности. У Гёте просто «Sie macht sich los!».

ст. 86. в переводе получается неясность: как будто гость увидел «странность» в теле служанки.

ст. 87. большое сомнение вызывает слово «мастер» для передачи «meister». В слове «мастер», правда, сохраняется оттенок высокой квалифицированности Istius, но утрачивается та автономность, даже господство, которое содержит слово «Meister». М.б., слово «маэстро», применяемое и к игрокам высокой марки, и к дирижерам, и к учителям, было бы ближе к «Meister». Сначала отпугивающая итальянская форма слова имеет и свои преимущества: она поворачивает благоприятно угол восприятия поэмы; от слова «маэстро» должны протянуться нити к итальянской новелле, к духу XVIII-ro века, к «Итальянскому путешествию», к ottave rime и аббату Касти[168].

ст. 95. вряд ли можно согласиться с выраженьем «лаская зренье», когда зренье является субъектом, а не объектом действия. Ст. 96 в зависимости от 95-го[169].

ст. 107. едва ли допустимо сочетание видов совершенного и несовершенного «забиться» и «приходилось» в одном предложении. Кроме того, гость был прижат к стене, а не забит в угол.

ст. 120. в предыдущем стихе удобнее «как» понимать сравнительно; тогда в ст. 120 надо слово «Тогда» заменить словом «Когда».

ст. 128. терпит измененья, если принять «маэстро».

ст. 131. при сочетании «майский цвет», слово «украшенье» отрывается от принадлежащего ему по праву эпитета[170].

ст. 136. м.б., желательно либо сохранить «Iste» <этот, тот (лат.)>, либо заменить его каким-нибудь русским эквивалентом, например: «Имярек».

ст. 189. неясно, кто «бывали»; можно это отнести и к слову «рычаги».

4. Шервинский — Кузмину[171]

<Москва. 28.02.1930>.

Глубокоуважаемый и дорогой Михаил Алексеевич!

Ваше молчание на письмо гётевской редакции крайне смущает Александра Георгьевича Габричевского. Он с болью в сердце начинает предполагать, что Вы разгневались на него за те перемены в Вашем тексте «Дневника»[172], которые мы предварительно сделали и решились послать на Вашу санкцию. Эта поспешность была вызвана тем, что надо было в срочном порядке сдавать том с поэмами. Наши соображения, на которых основывались изменения, Вы знаете и, думаю, что со многими согласитесь. Что касается до предложенных вариантов, то те, которые Вас не удовлетворят, будут, конечно, мгновенно сняты; да и вообще редакция не склонна смотреть на них, как на окончательные, и мы предполагали, что Вы, ежели согласитесь с аргументацией, м.б., некоторые примете, некоторые сделаете по-своему, но во всяком случае не ответите нам на наши, право же искренние, старания, таким безрадостным молчаньем. Вот, например: в стихах, кончающихся «lasse! lasse!»[173] мы очень настаиваем на аргументах, но отнюдь не стоим обязательно за предложенный вариант, где выражение «посреди работы» нас не слишком удовлетворяет, хотя и избавляет нас от формы обращения «на вы» и от перебитости «жеста». Должен добавить, что я участвовал в этой работе, поэтому и на себя принимаю долю Вашего безмолвия, и тоже чувствую огорченье. При громадном уважении и давнишней, раз навсегда установившейся, любви к Вашему творчеству, всякая мысль о доставлении Вам какой-либо неприятности для нас тяжела.

С нетерпением ждем «Книгу Кравчего»[174]. В «лирическом» томе[175] я принимаю непосредственное участие и редакционное, и предвкушаю уже чтение Ваших переводов. Примите мои лучшие, самые лучшие пожелания и поскорей напишите обеспокоенному редактору и другу моему, Габричевскому.

Душевно Ваш С. Шервинский.

28 ф.<евраля> 1930 г.

5. Кузмин — Шервинскому[176]

<Ленинград, 13.04.1930>.

13 Апреля 1930.

Дорогой Сергей Владимирович, вот уж никак не думал, что Вы и Александр Георгиевич так злопамятны, что отплатите мне тою же монетою: за молчание молчанием. Получили ли Вы мои переводы? что делать с недостающими номерами? каково Ваше мнение? какие требуются исправления? Как вообще дела? Я послал целый рад вопросов Александру Георгиевичу, которые требовали ответа, а он молчит[177]. Я понимаю, что Вы очень заняты, но поймите, что после неудачи с «Дневником»[178]

меня жгуче интересует Ваше мнение о «Диване» и проч. И получил ли Ал. Г. мои расписки? Конечно: pas de nouvelles — bonnes nouvelles[179], но я безпокоюсь. Будьте милым, Сергей Владимирович, и не оставьте меня без ответа. Кстати, не знаете ли Вы в Москве ли С. Ауслендер?[180] Я как-то писал ему по важному для меня делу и тоже никакого ответа, как камень в воду[181]. Поздравляю Вас с наступающим праздником, дружески обнимаю и остаюсь Ваш

М. Кузмин.

6. Шервинский — Кузмину[182]

<Москва. 1.05.1930>.

Глубокоуважаемый и дорогой Михаил Алексеевич!