Россия, которой не было

«Мне показалось, что народ наш смотрит на дело совсем просто, не с точки зрения идеалов политической философии славянофилов и не по рецептам революционеров, а также и не с религиозной высоты догмата Церкви о царе-помазаннике, а с разумной практической идеи – пользы. Была бы польза от царя, исполать ему! Не стало – или мало – пусть уйдет! Так и с другими властями – кадетскими, советскими. Здоровый простой взгляд».

Иными словами, от большевиков слишком многие могли рассчитывать получить пользу. Которой не увидели от белых…

«Можно не соглашаться с большевиками и бороться против них, – писал Вениамин, – но нельзя отказать им в колоссальном размере идей политико-экономического и социального характера. Правда, они готовились к этому десятилетия. А что же мы все (и я, конечно, в том числе) могли противопоставить им со своей стороны? Старые привычки? Реставрацию изжитого петербургского периода русской истории и восстановление «священной собственности», Учредительное собрание или Земский собор, который каким-то чудом все разъяснит и устроит? Нет, мы были глубоко бедны идейно. И как же при такой серости мы могли надеяться на какой-то подвиг масс, который мог бы увлечь их за нами? Чем? Я думаю, что здесь лежала одна из главных причин всего белого движения – в его безыдейности! В нашей бездумности!»

На юге белые спохватились, наконец, провести земельную реформу, когда «Добровольческая Армия была разбита на всех фронтах и у белых остался лишь крымский клочок». Естественно, она была, по выражению Вениамина, «компромиссной и запоздалой» и ничего уже не могла спасти…

Ни о какой «идейности» Юденича нет и разговора. Колчак… Колчак повторил ход большевиков и их союзников, разогнав в Омске остатки Учредительного собрания. Сначала, в первые месяцы, он получил огромную поддержку сибиряков – Советская власть, подступившая было к сибирякам со своими «европейскими» догмами, которые за Уралом решительно не работали, была не просто свергнута в считанные дни: даже благонамеренные коммунистические историки употребляли гораздо более близкое к истине слово «пала». Сибирский паровой каток грузно покатился на запад, сметая жиденькие большевистские заслоны, и накал борьбы был такой, что солдаты двадцатидевятилетнего колчаковского генерала Пепеляева взяли Пермь фактически в штыки – голодные, необмундированные, почти не имевшие патронов и артиллерийской поддержки…

Но вот потом Сибирь отвернулась от Колчака – опять-таки в считанные недели. Когда пропитанный кокаином адмирал взялся восстанавливать в Поволжье старое помещичье землевладение, от него моментально ушли татары, башкиры, черемисы. Когда в Сибири началась волна реквизиций и прямого террора, там без малейшего участия большевиков возникли партизанские армии в десятки тысяч человек, сражавшиеся не «за красных», а всего-навсего против Колчака. (Потом многие из партизанских командиров с тем же талантом и размахом будут сражаться против красных, а другие, подобно Щетинкину и Кравченко, как-то очень уж быстро погибнут, но это другая история…) Именно это масштабнейшее партизанское движение, а не потуги бездарного Тухачевского, и обеспечили поражение Колчака.

Кстати, барон Будберг, занимавший высокий пост в гражданской администрации Колчака, в своих мемуарах опровергает укоренившееся представление о том, что слово «большевизм» непременно должно быть связано с прилагательным «красный». Будберг утверждает, что нельзя забывать и о «белых большевиках» – атаманах вроде Семенова и Анненкова, ничуть не уступавших «красным большевикам» в пренебрежении законностью и порядком, в методах расправы с противниками и просто инакомыслящими…

И, разумеется, не стоит принимать серьезно утверждения об интервенции иностранных войск в Россию.