Россия, которой не было

Самостоятельно дополняя этот список однофамильцев, я наткнулся на Александра Политковского, крупного сановника, во времена Николая I ведавшего инвалидными капиталами. (В те времена инвалидами именовались в первую очередь не увечные, а отставные военнослужащие). Капиталы, которые должны были идти на пенсионы и иные выплаты инвалидам, означенный Политковский разворовывал годами в поразительных масштабах. А казначеем в этом же богоугодном заведении состоял… И.Ф. Рыбкин!

В конце концов хищения вскрылись, император разгневался и назначил строжайшее следствие. Политковский как нельзя более кстати принял яд и преставился (а может, помогли, в точности как в анекдоте про безвременно усопшую тещу и мухоморы). Зато на Рыбкине власть предержащие отыгрались сполна – его погнали на каторгу, в Сибирь, после чего из российской писаной истории он исчез навсегда.

Погрузившись в «век золотой Екатерины», нежданно-негаданно удалось обнаружить еще одного Гавриила Попова, одержимого столь же непреодолимой тягой к изящной словесности…

В 1792 году Тайная экспедиция (думаю, нет нужды подробно объяснять, что это было за жутковатое учреждение) сграбастала под арест купца Гавриила Попова за его сочинение, в котором он под псевдонимом «Ливитов» писал о равенстве всех людей независимо от сословия, осуждал порабощение человека человеком, то есть крепостное право, выступал против торговли людьми, предупреждал «вельмож» о возможности восстания «ожесточившихся земледельцев». Купца, чтобы впредь не умничал и не писал лишнего, сослали в Спасо-Евфимьевский монастырь, что по меркам того жестокого времени было форменным актом гуманности.

Зато со студентом Невзоровым, примерно в то же самое время оказавшимся в лапах той же милой конторы, церемонились меньше: когда гонористый студент заявил было, что на вопросы отвечать не будет, ему пригрозили, что начнут охаживать поленом по хребту…

О «гнилой интеллигенции». Отчего-то этот термин принято считать выдумкой то ли Ленина, то ли Сталина, в общем, большевистским хамством. Однако все обстояло несколько иначе. В 1881 году, после убийства народовольцами Александра II, изрядное количество прекраснодушных русских либералов (издавна страдавших вывихами интеллекта) начало шумную кампанию, призывая нового императора простить и помиловать убийц его отца. Логика была проста, как мычание: узнав, что государь их помиловал, кровавые террористы умилятся, раскаются и в мгновение ока станут мирными ягнятами, занявшись каким-нибудь полезным делом. Свою лепту в эту шизофрению внес и Лев Толстой, всю жизнь критиковавший российских императоров из своего комфортного поместья.

Сегодня, обогащенные историческим опытом, мы с полной уверенностью можем сказать, что рассчитывать на превращение террористов вроде Степняка-Кравчинского или Веры Засулич в полезных членов общества было по меньшей мере наивно. Впрочем, Александр III уже тогда понимал, что лучший метод убеждения народовольческой сволочи[5] – петля или в крайнем случае солидный тюремный срок (что блестяще подтвердилось на примере Н.А. Морозова, после двадцатипятилетней отсидки и в самом деле ставшего полезным членом общества, крупным ученым). Именно он, однажды в сердцах отшвырнув стопу либеральных газет, воскликнул: «Гнилая интеллигенция!» Источник надежный – одна из фрейлин императорского двора, дочь поэта Федора Тютчева.

О гримасах юстиции. Бессилие юстиции с ее «сто сорок четвертым последним предупреждением» – изобретение не нашего времени. В Польше, в буйном XVII веке, суд двадцать восемь раз приговаривал к «баниции», то есть изгнанию за пределы королевства, легендарного пана Ляша, ставшего чуть ли не синонимом шляхетского буйства. Хотите знать, как реагировал этот обормот? Подшил означенными двадцатью восемью приговорами свою бекешу и нагло разгуливал по столице, вслух сетуя, что на подкладке есть еще свободное место, да вот беда, приговоров не хватает… Полиции тогда в стране практически не существовало, и заставить шляхтича подчиниться приговору суда было делом безнадежным. Это и называлось «вольностями дворянскими». Справедливости ради следует отметить, что Ляш выглядел ангелом кротости по сравнению с паном Потоцким, жившим столетие спустя, – сей магнат, когда суд вынес ему приговор «за бесчинства», ворвался в зал, где творилось правосудие, во главе своей вольницы, велел гайдукам положить судей на пергамент с только что записанным приговором, спустить штаны и высечь. И положили. И высекли. Прямо на приговоре.

Тот же пан Потоцкий обожал игру в «ку-ку», заключавшуюся в том, что деревенских баб загоняли на деревья и велели со всем прилежанием кричать «ку-ку!», а Потоцкий и его гости палили по бедолажным «кукушкам» мелкой дробью, норовя попасть пониже спины.