Россия перед лицом истории. Конец эпохи национального предательства?

И, напротив, падение уровня жизни – даже временное – может привести к падению численности специалистов ниже критического уровня, утрате технологий и срыву человечества в новые «Темные века» даже не по социально-политическим, а по сугубо кадровым и технологическим, материальным причинам.

Уникальность России – и ее главный в настоящее время исторический шанс – заключается (разумеется, среди прочего) в русской культуре (понимаемой в широком смысле этого слова, как образ действия и мировосприятие), созидающей нашу цивилизацию.

Эта культура является в настоящее время единственной культурой мира, которая одновременно и отрицает либеральный идеал вседозволенности (с основой на справедливость, то есть на мораль), создавая возможность сохранять человеческий облик даже в тяжелейших условиях, и имеет серьезнейший опыт развития технологий. При этом исторически технологии развивались носителями этой культуры преимущественно не на частной, а на государственной основе (задолго до Советской власти, еще на казенных оружейных мануфактурах), – что в условиях депрессии представляется единственно возможной формой устойчивого развития общества.

Особенности русской культуры могут позволить нашему обществу выковаться под ударами глобальной депрессии и внутренней Смуты в новое общественное устройство – своего рода «технологический социализм», объединяющий требуемые современному человечеству больше всего технологический прогресс и гуманизацию на основе отказа от эксплуатации человека человеком как основы человеческого общества.

Разумеется, и эксплуатация, и рынок останутся, как сохранялись они и при обычном социализме (не стоит забывать, что даже в 1938 году малый бизнес, выражаясь современным языком, давал 12 % промышленного производства СССР), – но основой экономической жизни общества будут отношения индивида с обществом в лице государства, а не отношения индивидов между собой.

Этот наиболее экономичный способ организации как нельзя лучше соответствует вынужденно спартанским условиям глобальной депрессии и будет в разных формах и в разной степени вынужденно принят большинством макрорегионов, – но лишь для нашей культуры он окажется одновременно органичным и позволяющим продолжать технологический прогресс.

Данная перспектива, кстати, создает объективную потребность тщательного изучения управленческих и социальных технологий и механизмов сталинского Советского Союза, сумевшего весьма эффективно стимулировать технологический прогресс далеко вне зоны применения насильственного принуждения.

* * *

Итак, наши перспективы неутешительны, – но человеческой природе свойственно переживать и бояться.

Мы принадлежим к поколению, которому выпало переживать и бояться не фантомов и эгоистических мелочей вроде воспетого ранним Маяковским гвоздя в сапоге, а действительно колоссальных катаклизмов, которые изменят облик не только наших стран и народов, но и всего человечества.

В определенной степени это историческая удача и, как бы дорого нам ни пришлось платить за нее, будем помнить: если бы предстоящих нам кошмаров не случилось, мы все равно страдали бы и переживали, – вот только по несравнимо менее значимым причинам.

Нам придется прожить свою жизнь всерьез: постараемся же сделать это надолго.

Приключения эффективности

Слово «эффективность» истрепали до последней степени – хуже, чем «партию». Дошло до того, что словосочетание «эффективный менеджер» стало ругательством, синонимом наглого и разрушительного вора-либерала и имеет к своему первоначальному буквальному значению не большее отношение, чем какие-нибудь «трудолюбивые соотечественники» (политкорректное обозначение нелегальных и не способных к интеграции мигрантов).

Ведь эффективность – одно из фундаментальных понятий экономики, которая как наука изучает именно эффективность использования ограниченных ресурсов, – то есть то, как использовать их наилучшим образом.

Как и у других наук, у экономики есть свои особенности.

Прежде всего, плохого экономиста можно почти безошибочно выделить из их общей массы: в силу самого характера науки, диктующей определенный склад мыслей, хороший экономист в принципе не может быть беден и точно знает, что экономика, при всей ее важности, не является главной в жизни – ни общества, ни отдельной личности.

Как и остальные гуманитарные науки, экономика не является наукой в строгом смысле слова. Ведь этот смысл категорически требует повторяемости результатов эксперимента, проводимого в одних и тех же существенных условиях, – а в экономике добиться этих «одних и тех же существенных условий» практически невозможно даже для нескольких отдельно взятых предприятий, не говоря уже о нескольких странах.