Россия распятая

Марио вдруг увидел фотографию Александра Бенуа: «Откуда у вас она?» – обратился он к Нине. «Это родной брат моего прадеда, Леонтия Бенуа, императорского архитектора из Санкт– Петербурга». Марио вскочил: «Боже мой, сын Александра Бенуа, Николо, мой друг! Он 25 лет директор сцены и главный художник Ла Скала, где промчались золотые годы моей жизни!» Он обнял Нину: «Вы – племянница Николо! Ваш дядя гений с великой русской душой. В театрах Европы и Америки ему нет равных – он декоратор, извергающий такой бесконечный поток творческой фантазии! У него нет отбоя от приглашений из самых лучших театров мира!» Радости и восторгам Марио дель Монако не было предела. «Кто бы мог подумать, что жена Ильи Глазунова Нина – племянница нашего любимого „Коки“, как он называет себя по-русски», – улыбнулась почти родственной улыбкой жена Марио. Быстрый и темпераментный в своих решениях великий певец сказал: «Завтра же передайте мне во время прогулки по Кремлю письмо моему другу и вашему дядюшке! Я сам выскажу ему мои восторги о вас! Только, пожалуйста, не называйте его дедушкой, точнее, двоюродным дедушкой!» Жена Марио пояснила: «Никто не хочет быть старым, к тому же Бенуа очень молодо выглядит. Его энергии завидуют многие, как и его гению театрального художника. У него молодая жена – певица из Ла Скала».

О многом мы еще успели за эти дни поговорить с моим любимым певцом. Уезжая, Марио трогательно прощался с нами и подарил мне на память свою фотографию, где он в роли Каварадосси – держит в руках кисти и палитру. На обороте размашисто написал: «Великому таланту и другу Илье Глазунову. С уверенностью в мировой славе! Марио дель Монако, 1959 год».

В Риме в 1963 году он был на открытии моей первой европейской выставки и приобрел две работы. Одна из них – «Царь Иван Грозный». Письмо, написанное Ниной Николаю Александровичу Бенуа, он передал ему в Милане, вернувшись в Ла Скала. Ответ от Николая Александровича пришел незамедлительно. После этого в течение ряда лет наша переписка с одним из последних осколков разбитой революцией русской культуры согревала меня, открывая многое, становясь звеном в цепи времен, связующим нас с эпохой русского национального возрождения. Русская эмиграция уже тогда была для нас истинной носительницей культуры дореволюционной России, детьми которой мы себя ощущали. Но что мы знали тогда о русских беженцах «великою исхода»? Мы жили за «железным занавесом»…

(Конец первой части)