Россия в концлагере

— Nobiscum Deus, — оптимистически сказалъ Юра. — Борисъ насъ уже въ Гельсингфорсѣ дожидается.

Юра приблизительно оказался правъ.

Часа черезъ два ходьбы мы вышли къ какому-то холмику, огороженному типичнымъ карельскимъ заборомъ: косо уставленныя еловыя жерди. За заборомъ былъ тщательно обработанный огородикъ, за огородикомъ, на верхушкѣ холма, стояла небольшая чистенькая изба. На стѣнѣ избы я сразу замѣтилъ бляху страхового общества, разсѣявшую послѣднія притаившіяся гдѣ-то въ глубинѣ души сомнѣнія и страхи. У избы стояло два сарая. Мы заглянули въ одинъ изъ нихъ.

Тамъ за какой-то работой ковырялась дѣвочка лѣтъ этакъ 10-11-ти. Юра просунулъ въ дверь свою взлохмаченную голову и попытался изъясняться на всѣхъ извѣстныхъ ему діалектахъ. Его попытки произвели нѣсколько неожиданное впечатлѣніе. Дѣвочка ринулась къ стѣнкѣ, прислонилась къ ней спиной, въ ужасѣ прижала руки къ груди и стала судорожно и беззвучно хватать воздухъ широко раскрытымъ ртомъ. Юра продолжалъ свои лингвинистическія упражненія. Я вытащилъ его изъ сарая: нужно подождать.

Мы сѣли на бревно у стѣны сарая и предались ожиданію. Минуты черезъ полторы-двѣ дѣвочка стрѣлой выскочила изъ сарая, шарахнулась въ сторону отъ насъ, какимъ-то фантастическимъ "стилемъ" перемахнула черезъ заборъ и, только подбѣгая къ крыльцу избы, подняла неистовый вопль. Дверь избы раскрылась, оттуда выглянуло перепуганное женское лицо, дѣвочка исчезла въ избѣ. Дверь снова закрылась, вопли дѣвочки стали раздаваться глуше и потомъ утихли.

Юра осмотрѣлъ меня внимательнымъ окомъ и сказалъ:

— Собственно говоря, есть чего испугаться — посмотрѣлъ бы ты на себя въ зеркало.

Зеркала не было. Но вмѣсто зеркала, мнѣ достаточно было посмотрѣть на Юру: грязная и опухшая отъ комариныхъ укусовъ физіономія, рваное лагерное одѣяніе, на поясѣ — разбойничій ножъ, а на носу — угрожающе черныя очки. Да, съ такой внѣшностью къ десятилѣтнимъ дѣвочкамъ нужно бы подходить нѣсколько осторожнѣе.

Прошло еще минутъ десять-пятнадцать. Мы терпѣливо сидѣли на бревнѣ въ ожиданіи дальнѣйшихъ событій. Эти событія наступили. Дѣвочка съ панической стремительностью выскочила изъ избы, снова перемахнула черезъ заборъ и бросилась въ лѣсъ, поднимая пронзительный и, судя по тону, призывной крикъ. Черезъ четверть часа изъ лѣсу вышелъ степенный финскій мужичекъ, въ такихъ немыслимо желтыхъ сапогахъ, изъ за какихъ когда-то въ далекомъ Конотопѣ покончилъ свои дни незабвенной памяти Хуліо Хуренито, въ добротной кожанкѣ и съ трубкой во рту. Но меня поразили не сапоги и не кожанка. Меня поразило то, отсутствующее въ совѣтской Россіи вообще, а въ совѣтской деревнѣ, въ частности и въ особенности, исходившее отъ этого мужиченки впечатлѣніе полной и абсолютной увѣренности въ самомъ себѣ, въ завтрашнемъ днѣ, въ неприкосновенности его буржуазной личности и его буржуазнаго клочка земли.

Мужичекъ неторопливо подошелъ къ намъ, осматривая насъ внимательнымъ и подозрительнымъ взоромъ. Я всталъ и спросилъ, понимаетъ ли онъ по русски. Къ моей великой радости, мужичекъ на очень ломанномъ, но все же внятномъ русскомъ языкѣ отвѣтилъ, что немного понимаетъ. Я коротко объяснилъ, въ чемъ дѣло. Подозрительныя морщины въ уголкахъ его глазъ разгладились, мужичекъ сочувственно закивалъ головой и даже трубку изо рта вынулъ. "Да, да, онъ понимаетъ... очень хорошо понимаетъ... тамъ, по ту сторону границы, остались два его брата — оба погибли... да, онъ очень хорошо понимаетъ..."

Мужичекъ вытеръ свою ладонь о штаны и торжественно пожалъ наши руки. Изъ за его спины выглядывала рожица дѣвочки: страхъ еще боролся съ любопытствомъ — со всѣми шансами на сторонѣ послѣдняго...

Обстановка прояснилась. Мужичекъ повелъ насъ въ избу. Очень большая комната съ низкими потолками, съ огромной печью и плитой, на плитѣ и надъ плитой смачно сіяла ярко начищенная мѣдная посуда, у плиты стояла женщина лѣтъ тридцати, бѣлотѣлая и хозяйственная, смотрѣла на насъ недовѣрчивымъ и настороженнымъ взглядомъ. Изъ дверей сосѣдней комнаты выглядывали какія-то дѣтскія рожицы. Чтобы не было слишкомъ страшно, эти рожицы высовывались надъ самымъ поломъ и смотрѣли на насъ своими льняными глазенками. Во всемъ былъ достатокъ, уютъ, увѣренность... Вспомнились наши раскулаченный деревни, и снова стало больно...