Россия за облаком

Горислав Борисович шагал впереди, не глядя под ноги, чутьём, природу которого сам не мог понять, находя верное направление в молочной гуще тумана. Сейчас он поверить не смел, что его авантюра увенчалась успехом. Платон, мужик тёртый и мятый жизнью, недоверчивый по природе, при виде заброшенной, пустующей земли преобразился. Он то и дело отбегал с дороги, выдирал приглянувшуюся бурьянину, осыпал с корня землю, разглядывал, растирал пальцами, скатывая в пилюлю, нюхал и едва ли не на вкус пробовал. «А это взять можно?» — спрашивал он едва ли не ежеминутно. «Можно». — «А ту полосу?» — «И ту можно, хоть всё поле бери». — «А ежели я всё поле возьму, а потом начну землю исполу сдавать?» — «Кому? Кто на земле работать хочет, тот её сам берёт. Вон её сколько, все поля пустуют, бери — не хочу…»

После этих слов Платон надолго задумался и, лишь когда они шли обратно, спросил:

— И всё же, что у вас за беда стряслась, что на земле кормильца нет?

— Беда известная, и стряслась она ещё у вас и даже прежде вашего. Сам же говорил: изводят власти мужика. Все тяготы ему, а послаблений никаких. Вот и извели вконец. Теперь-то спохватились — ан поздно! Некому стало на земле работать. Земля непаханая, а из города людей не заманишь. Да и разучился народ в деревне жить. Дачничать, вроде меня, могут, а работать — нет.

— Что ж вы тогда едите? — не удержался Платон.

— И не говори!… - Горислав Борисович усмехнулся и произнёс непонятно: — Всё больше приходится генетически модифицированный импорт кушать.

— Я не буду, — твёрдо обещал Платон.

— Кто ж тебя неволит? Ты крестьянин, у тебя всё своё.

Эта беседа случилась уже на обратном пути, а допрежь они прошлись по убогим остаткам села Ефимкова, которое умудрилось за сотню лет и название своё перепугать, обратившись в простецкие Ефимки. По счастью, не встретилось им ни трактора, ни пропылённого автобусика, ни иного механизма, способного перепугать дикого мужика. Умирающая деревня погибала тихо, с достоинством, как гаснет в своей избе пережившая век старуха. Кое-где ещё бродили куры, бабка Зина сидела на лавочке и вежливо поздоровалась с идущими, ничуть не удивившись посконным портам и ивовым лапоточкам дачниковского гостя. Наша обувь — чунь да лапоть, Зина и сама в довоенной молодости этих лаптей тьму истоптала. При скопидомном деревенском хозяйстве в тех домах, где ещё теплится жизнь, и сейчас можно найти кованый костык для плетения лаптей. Случись что с городом, деревня и без сапог обойдётся, босой по снегу ходить не станет. Однако случилось, что хизнула деревня, а город покуда живёт генетически модифицированной импортной жизнью. Только как это объяснить лапотному Платону? Платоновская этика подобных вещей не понимает.

В дом к Гориславу Борисовичу Платон не зашёл, а вот соседнюю избу, стоявшую через два пустыря, осмотрел внимательно. Дом этот Горислав Борисович, после того как сыскал тропу в прошлую Россию, купил якобы на дрова за три миллиона рублей, чтобы поселить в нём новых соседей.

Дом понравился не особо: ни лавок, ни полатей — на чём спать прикажете? Крыша крыта просмоленной бумагой — будет ли стоять? — и как насчёт пожара? Печь, впрочем, была справная, а по деревянной части, если топор и руки есть, всё поправить можно.

— Дом чей? — спросил Платон.

— На меня записан.

— Почём ценишь?

— Договоримся, — отмахнулся Горислав Борисович. — Ты ещё здешних цен не знаешь, так что обмануться можешь легко.

— Платы сколько будешь брать, пока дом не выкуплен?

— Да нисколько! Мне не деньги дороги, а соседи добрые.

Эти последние, совсем несерьёзные слова убедили Платона, что всё так и обстоит, как рассказывал удивительный странник.

Домой Платон вернулся к вечеру и, благо что весенний вечер светел, приказал семье начинать сборы.

— Ты что же, бумаги за один приход выправил? — ужаснулась Феоктиста, втайне надеявшаяся, что никуда они не поедут, а как-нибудь выкрутятся дома.

— Ничего я не выправлял, — отрезал Платон. — Так поедем. Становой да мирские власти всю душу вынут, и на новом месте к весенней пахоте опоздаем. Там пачпорт получим, а отсюдова бежать надо по-тихому.

— Паля, ты с ума сбрендил, не иначе! Через всю Россию без пачпорта; власти переймут, в Сибирь отправят!

— А мы с тобой куда намылились? — хохотнул Платон. — В Сибирь езжаться — не Сибири пужаться. — Платон оборвал смешок и добавил серьёзно: — А ведь странник-то не соврал: дорога туда и впрямь по облаку. В один день обернуться можно. Я сегодня не в Ефимкове был, а в том самом беловодном краю, и вот этими глазами всё видал.

— Паля, опомнись! Этот странник тебе голову задурил, глаза отвёл, а тебе и поблазнилось, будто ты кущи райские видишь. А сам он, небось, на нашу избушку глаз положил.

— Нет… — тихо протянул Платон. — На райские кущи я бы не купился. Трудненько там придётся, неустройства много всякого, это и слепой заметит. Но земля там и впрямь вольная. Мне тут без земли рук приложить некуда, а там — справимся, если сила возьмёт. Потому и поверил, что там не винограды ждут, а работа. Так что собирайся, Фектя, живой рукой. На сборы нам всего один день дадено.