Россия за облаком

— …прежде на ферме двести коров держали. То-то подоено было! От коровы нужно взять по три тысячи литров, да по три с половиной. Рученьки болят, а попробуй скажи, что не можешь доить. Бригадирша строгая была, Веселова Антонина… — у ей не поболеешь. Не можешь доить — иди навоз грести вместо скотника. Чего тут делать? — вымечко ей подмоешь и начинаешь доить. А как корова маститная попадёт, что тогда? Так и плачем обе: у мене руки болят, у ей — сиська. Маститное молоко в зачёт не идёт, его телятам выпаивали, а раздаивать корову надо, а то пропадёт. Вот и стараешься за так просто.

— Христос воскресе из мертвых! — водокачке тоже спели, чтобы не ломалась. От деревни водокачка в стороне, воду на фермы качала, коров поить. А людям что останется. Антонина следила, чтобы на колонки воду не подавали, пока коровы не напоены. Да и колонки не на всю деревню, а на один только конец. На другом конце прежде были колодцы, никак, три штуки — да пообсыпались. Теперь люди с вёдрами на кипень ходят.

Трава на косогоре добренная стоит, отцветает некошеная — сюда Платон с косой не добрался — сила не берёт. Ромашки отцвели, колокольчики доцветают, засохший купырь осыпает землю перезревшими семенами. Скоро добрая трава повыведется, останется один купырь. А кому она нужна, эта трава? Сам, что ли, есть будешь?

— Прежде-то всё выкашивали, для своей коровы травины не сыщешь. По канавам вдоль дорог косили или на лесных делянках. Колхоз делянку отмерит, ольшаник на дрова рубить, так сначала весь сор выкосишь для коровы, а дрова рубишь зимами.

— Зато земляники было на лесных покосах!

— Это да… А ноне всё заросло, потеряешься — с собаками не найдут. Брединник так ли густо разросся — не протиснуться. А хорошего леса не осталось, всё повырубили, гриба сорвать негде.

Фектя вспомнила, как сразу после манифеста застучали по лесам топоры — князь, лишившись мужиков, восполнял убытки, вырубая столетние боры. Русский лес, что русский мужик, все его рубят разбойным образом, а ему перевода нет до той поры, как оглянешься — а кругом ничегошеньки, кроме трухлявых пней.

— Христос воскресе из мертвых!

— Чем же скотину кормили, если покосы отобраны?

— В правлении солому выписывали. По три копейки за килограмм. Житная солома мягкая, её корова ист. И овсяную тоже. А ржаную только лошадь ист, да и то плохо.

Всю верхнюю сторону обошли, вновь выбрались на дорогу. Пропели деревне и отсюда.

Машина, что на том конце повстречалась, никуда не уехала, поставлена возле бабки-Зининого дома. Парни из машины вышли, разговаривают с хозяйкой. Бабка Зина, увидав молельщиц, болтунов оставила и похромала к бабам, спеть с крестным ходом для деревни и своему домишке особо. Весь крестный ход Зине не осилить, ноги не те.

— Христос воскресе из мертвых!

— Что за люди приехали, баб-Зина?

— Бес их знает… Выжиги какие-то. Самовары, говорят, покупаем старые и иконы. Придумали тоже, самовары с иконами путать! Я им так и сказала: вот дорога прямая, езжайте с богом откуда приехали, а у нас вам делать нечего.

К бабке Зине Фектя приглядывалась внимательно с тех самых пор, как старуха во время общей беседы ожидающих автолавку хозяек помянула, что сама она не Ефимковская, а из Княжево — была такая деревенька неподалёку, давно уже снесли, во время укрупнения.

Побывав на кладбище, Феоктиста разуверилась, что ей в будущем жить привелось, а после Зининых слов снова засомневалась: может, и впрямь они по облаку сто лет ходили, а народ на низу тем временем подвымер, так что память о родной деревне только у одной бабы Зины и сохранилась. Опять же, родни у Савостиных в Княжеве не осталось, а свойственников полдеревни. Может, и бабка Зина им не чужая? Поспрошать бы… но твёрдо помнился наказ Горислава Борисовича — никому про себя не открываться: кто такие и откуда пришли. Беженцы — и всё, от румын утекли. Это Фектя и сама понимала: ходи тихохонько, гляди скромнёхонько — и господь тебя не оставит. А впусте болтать — беды наживать.