Занятия теоретическими проблемами социологии у Ю.А. Левады не имели эскапистского характера, как это было у многих в советское время (системы знания западной науки – социологии, истории, антропологии, философии, культурологии – для искренне увлеченных людей того времени выступали как бы вневременным и прекрасным, платоновским миром свободы, истины, идеальных сущностей, «третьим миром» в смысле К. Поппера или Кастальской игры Г. Гессе). Напротив, они были мотивированы внутренним, личностным, в этом смысле – ценностным, высоко значимым интересом к настоящему, а также поиском надежных и адекватных средств, позволяющих понять особенности тоталитарных режимов (в первую очередь советского) и их последствий в самых разных отношениях: человеческом, институциональном и т. п. Помимо освоения соответствующих предметных социологических конструкций, велась критическая работа по переоценке концепций и понятий с точки зрения их необходимости и эффективности для анализа и объяснения социальной реальности этих обществ.
Именно теоретические работы 1970–1984 годов сделали возможной последующую эмпирическую исследовательскую работу Ю.А. Левады во ВЦИОМе (хотя вплоть до перестройки он был почти полностью лишен возможности публиковать свои теоретические труды по урбанизации как модели модернизационных процессов, по структуре социального действия и механизмам репродукции социокультурных систем).
Левада очень рано оценил открывающиеся возможности новой, практически ориентированной интеллектуальной деятельности. Еще в сентябре 1987 года, ломая скептицизм, недоверие и даже эмоциональное сопротивление своих сотрудников, он убеждал их, что горбачевская перестройка – это не номенклатурная рокировка, а начало нового исторического периода, требующего принципиально иных форм работы, других точек зрения и практического участия. Нарастающий кризис 1988–1991 годов, а затем крах советской системы он рассматривал как ситуацию социальной и исторической «горной лавины», требующей от исследователя уже не кабинетной, а «горячей» эмпирической работы. В таких условиях поза «теоретика чистой науки» была для него не просто неприемлемой, но и отталкивающей.
Исходным моментом для социологической работы Левады стала ситуация крупномасштабного общественного кризиса тоталитарного режима. В этот момент, с одной стороны, «обнажаются» скрытые ранее институциональные механизмы и структуры групповых отношений, а с другой – вместе с открытыми конфликтами различных группировок во власти, относительным идеологическим плюрализмом и временной автономностью СМИ начинает формироваться и проявляться совершенно новый институт – «общественное мнение». «„Общественное мнение“, – писал Ю.А. Левада, – не может служить или казаться средством конкретного социального действия. Чтобы стать общественной силой, общественное мнение должно быть организовано, причем не только „извне“ (гражданские свободы, СМИ, политический плюрализм, лидеры-идолы и т. д.), но и „изнутри“, в смысле самого „языка“ общественного мнения (символы, стереотипы, комплексы значений и средств выражения)».
Соответственно, рассматривать вопросы изучения трансформации общества (или воспроизводства прежних социальных структур) можно только с учетом структуры и специфики функционирования самого общественного мнения. А это значит, что одновременно должны решаться несколько однопорядковых задач: анализ динамики массовых реакций, выявление их структуры и функций, устойчивых и переменных компонентов. Преимущества «ВЦИОМовской» работы были очевидны: открывалась возможность постоянного и систематического отслеживания массовых реакций, анализа их состава, интенсивности и т. п. Ни у кого из тех, кто был озабочен большими социологическими проблемами, таких средств научной работы не было (особенно учитывая перспективы и масштабы предполагаемой работы во времени). Обычно крупные социологи в лучшем случае участвовали в отдельных монографических исследовательских проектах. «Общественным мнением» и его динамикой занимались полстеры, «демоскописты», маркетологи, но не социологи.