Ростов Великий

Вот уж шестнадцать лет минуло. Живы ли родители? Фетинья сказывала, что по городам и весям Руси огнем и мечом прошлись какие-то неведомые, жестокие татары, разоряя и уничтожая всё, что встретится на их пути. Не было дня, чтобы Арина не молилась за здравие своих родителей, но сердце-вещун почему-то подсказывало, что тятенька и маменька едва ли остались в живых.

Арина крайне редко и скупо рассказывала дочери о своей девичьей жизни, да и то после того, как проговорилась Матрена, коей было строго-настрого наказано: никогда не сказывать Любаве какого она роду-племени. Крестьянская дочь — и всё тут! А то начнутся настойчивые дочкины расспросы: как, что, почему?.. И каждое воспоминание будет терзать Аринину душу. Этого же ей не хотелось. Так Любава и не ведала ничего до десяти лет. Лишь как-то на покосе, когда она помогала Матрене убирать сено, та вдруг довольно молвила:

— Какая же ты работящая, Любавушка. И не подумаешь, что боярская дочь.

— Боярская? — удивилась девчушка, а затем звонко рассмеялась. — Шутишь, Матрена Порфирьевна.

— И вовсе нет. Ты ведь…

Матрена помышляла что-то добавить, но тотчас спохватилась, покраснела и смущенно забормотала:

— Да что это я, Господи… Блажь нашла. И впрямь пошутила, Любавушка.

Девчушка конечно слышала из рассказов мужиков Нежданки, что на белом свете живут очень богатые и знатные люди, коих называют князьями и боярами, но относилась к этому безучастно. Живут — и Бог с ними, лишь бы они в Нежданке не появились, ибо мужики отзывались о богатеях с большой неприязнью.

Проговорился ненароком и Аким Захарыч. Он с двенадцати лет приучил Любавушку метко пускать стрелу из лука.

— Оное дело, дочка, позарез нужное. В лесу живем! Стрела — самое надежное оружье. И на зверя поохотиться, и от него оборониться, а бывает — и от лихого человека.

Захарыч сам мастерил тугие луки, колчаны и оперенные стрелы с острыми железными наконечниками.

И вот когда Любава, после недельной выучки, метко поразила с пятидесяти шагов цель пятью стрелами, Захарыч удовлетворенно воскликнул:

Ай да молодчина, ай да боярышня!

— На сей раз Любава не рассмеялась, а обидчиво молвила:

— Что вы меня всё дразните? Вот и Матрена Порфирьевна боярышней называет.

Аким Захарыч сконфуженно крякнул:

— Прости, дочка, с языка сорвалось. Не то вякнул. Какая уж ты боярышня, коль в крестьянской избе живешь.

Поздним вечером, когда укладывались спать, Любава подошла к матери и спросила:

— Маменька, а почему меня дядя Аким и тетя Матрена боярышней называют?

В глазах матери мелькнул испуг, она в замешательстве опустилась на лавку, и это насторожило Любаву.

— Что с тобой, маменька?

Арина Григорьевна долго не могла прийти в себя, а когда ее растерянность поулеглась, она почему-то тихим голосом спросила:

— Неужели так и называли?

— Именно так, маменька. Боярышней.

— Да они, наверное, посмеялись над тобой, доченька.

— Тетя Матрена молвила, что на нее блажь нашла, а дядя Аким — с языка сорвалось. С чего бы это они, маменька?

Арина Григорьнвна не ведала, как ей быть. Надо ли и дальше скрывать тайну от дочери? Тайна — та же сеть: ниточка порвется — вся расползется. Уж лучше сейчас раскрыться. Но как к такому неожиданному открытию отнесется Любава? Что будет у нее на душе, когда проведает, что она — внучка именитого боярина Григория Хоромского? Не осудит ли свою мать и не позовет ли ее вернуться домой в Переяславль?.. Но какое она имеет право судить, не зная писаных и не писаных законов города, жизни по древним устоям предков, и не ведая, что такое для общества девичий позор. Нет, не должна ее укорять Любава за побег из отчего дома. Не должна!

И Арина Григорьевна открылась. Пока она рассказывала, дочь смотрела на мать вопрошающими, оторопелыми глазами, а когда та закончила свое грустное, взволнованное повествование, Любава кинулась матери на грудь и заплакала:

— Милая маменька, сколько же тебе довелось горя изведать! Я теперь тебя еще больше буду любить.

Арина Григорьевна, обрадованная словами дочери, нежно провела рукой по пышной русой косе Любавы и участливо молвила:

— Спасибо тебе, доченька. Теперь ты всё ведаешь… Одно хочу сказать: не кичись своим боярским происхождением, оставайся для всех крестьянской дочкой, ибо живем мы среди простых и добрых людей, кои не только нас приютили, но и отнеслись к нам, как к родным людям. Всегда это помни и чти сосельников.

— Да я всех чтила, и буду чтить, маменька. И кичиться, не намерена. Не ведала я боярской жизни, и ведать не хочу. Мне и здесь любо. Ничего нет краше нашей деревни Нежданки. Ведь так, маменька?

— Так, доченька, так, — утирая слезы, согласно молвила Арина Григорьевна.

Любава росла пытливой и любознательной. В девять лет мать научила ее читать азбуку. Рисовала тонким прутиком по снегу буквицы и произносила:

— Так выглядит первая буква азбуки «Аз», а вот так — «Буки». Запоминай и сама рисуй.

Любава быстро всё схватывала. В тот же день она с важным видом расхаживала по избе и громко, протяжно произносила:

— «Аз», «Буки», «Веди», «Глаголь». «Добро»…