Ростов Великий

— Князь Владимирский сеет пагубу, кою зачал еще Андрей Боголюбский, его жестокий сродник. (Отец Юрия Всеволодовича доводился братом Боголюбскому). Андрей возомнил себя выше Господа и обращался с ростовскими епископами, как со своими холопами. Владыка Леон норовил пристыдить князя, и Андрей с позором выгнал его с епархии. А что приключилось с епископом Федором? Андрей Боголюбский настолько распоясался, что владыка отлучил его от церкви. Не забыл, князь Василько Константиныч, как в летописи сказано?

— Такое памятно: епископ Федор повелел все церкви во Владимире затворить и ключи церковные взять, и не было ни звону, ни пенья по всему граду.

Вот до чего довел владыку Андрей Боголюбский, что тот даже службы приостановил. Хотел усовестить князя, а тот, «великий боголюбец», приказал духовного пастыря казнить. Казнить!.. Не зря Андрея Господь наказал. Даже супруга его, и та от него отвернулась. А ныне Юрий Всеволодович ни во что благочинных не ставит. Аки диавол сей князь!

Нет, никак не мог успокоиться святитель Кирил

Глава 3

НЕ СНИСКАЛ ЯРОСЛАВ СЛАВЫ

Многие годы не ведала Ростово-Суздальская Русь покоя. То ее раздирали междоусобные войны, то на ее земли набегали волжские булгары, а в последние годы насела и Мордва, разорив и опустошив многие порубежные селения.

Князю Василько вновь пришлось собирать дружину и народное ополчение. На вече он молвил:

— Иноверцы топчут наши земли, жгут деревни и села, уводят в полон детей, девушек и молодых мужчин, а стариков секут саблями. Не довольно ли терпеть мокшан и эрзя?[67] Не пора ли достойно ответить нехристям?

— Пора, князь. Город выступит вкупе с твоей дружиной. Накажем поганых! — дружно отозвались ростовцы.

Василько благодарно поклонился вече в пояс, на душе его потеплело. Добро, когда своего князя поддерживают горожане. То немалая честь. В иных вечевых городах князей и с помоста скидывают, и гонят взашей. Взять Великий Новгород, там редкое вече без драки. А уж сколь князей изгнали — не перечесть! Здесь же, в Ростове, не только простолюдины, но и гордые, властные бояре Константина Всеволодовича возлюбили и искренне оплакивали его смерть. Вот и его, Василька, пока ростовцы во всех делах поддерживают. И на подновление крепости не поскупились, и на восстановление Успенского собора денег не пожалели. Работы всюду заметно оживились.

Василько намеревался выступить в поход после Матрены зимней, когда зима на ноги встает и налетают морозы. Но в зазимье хлынули затяжные дожди, кои лили до самого января, и поход пришлось отложить. А тут и великий князь наконец-то не вытерпел мордовских набегов и приказал собрать со всех подвластных ему княжеств дружины.

Среди эрзя и мокшан не было единогласия. Одни мордовцы, расселившиеся по рекам Пьянс, Суре и Мокше, под началом князя Пуреша, давно дружили с русскими князьями и помогали им сражаться с булгарами. Другие, жившие по рекам Выше и Уне, во главе с князем Пургасом, зачастую вместе с булгарами нападали на русские земли.

10 января 1228 года, когда землю наконец-то сковал мороз, ростовская рать вышла из города на сборный пункт. До самых крепостных ворот Василька провожала молодая княгиня. Ехала обочь на коне, с тревожной и грустной печалинкой глядела на Василька и сердобольно говорила:

— Береги себя, любый мой. Сказывали мне, что в сечах ты предерзок, в самую гущу врагов кидаешься. Остерегись! Ты и мне, и Ростову, и сыну моему живым нужен.

— Аль наверняка сын будет? — улыбнулся Василько.

— Будет, мой любый. Именно сын!

Василько спешился, снял с коня княгиню и горячо обнял.

— Тем более вернусь со щитом, Мария.

Расцеловав жену, князь легко и пружинисто вскочил на седло и, привстав на серебряные стремена, оглядел свою рать. Доброе собралось войско, хорошо оружное. Даже ополченцам не пожалели бояре выделить коней из своих табунов. Села и деревни дали войску крепких мужиков и парней, кои силой своей не уступают дружинникам. Руки смердов всегда за нелегкой работой — наваливаются на орала,[68] молотят увесистым цепом осеннее жито, валят топором неохватные дерева… Как не быть силушке? Взять вон того высоченного детину, что возвышается на буланом коне. Хоть и засельщина, но под распахнутым бараньим кожухом его поблескивает кольчуга, а на поясе — меч в кожаных ножнах. И откуда только добыл доспехи этот богатырь?

А на буланом коне сидел Лазутка Скитник. Он, на всякое дело умелец, отковал себе кольчугу и меч в сельской кузне. Отковал загодя, ведая, что настанет время, когда белогостицкая община пошлет его в княжье войско.

В избе остались отец с матерью, жена Маняша и двое сыновей. Старый Егорша, провожая Лазутку в поход, молвил:

— И конь у тебя добрый, и доспех сработал крепкий. Мир на тебя надеется. Ты уж не осрамись.

— Да ты что, батя? Аль для сраму я меч острил? — загорячился Лазутка. — Да я на медведя с рогатиной хаживал.

— Ну-ну, не петушись. На медведя хаживал, а в сечах не бывал. Там от одной крови рука дрогнет.

— У меня не дрогнет, батя.

На Лазутке повисла Маняша, запричитала: