Розанов

Несчастья по-прежнему преследовали семью Розанова. В 1920 году заболела Александра Михайловна Бутягина. Она приехала из Петрограда в Сергиев Посад вскоре после смерти отчима вместе с Натальей Аркадьевной Вальман. Последнее обстоятельство не могло не огорчить ее маму, которая столько пережила с уходом мужа, что видеть проявление содомского греха в своей семье ей было тяжко. Алю она звала вернуться очень («Шура, дорогая, если ты можешь бросить свое имущество и приехать к нам. Обещать не могу, можешь ли ты заработок найти здесь. Я была бы очень рада и дети не такие сироты были бы, – диктовала она Надежде, и дальше как крик души: – Я очень слаба и мне хотелось бы на твоих руках умереть»), но вряд ли вместе с «любимым Шуриным человеком». Можно предположить, что Варвара Дмитриевна не раз вспоминала свою строгую матушку, которой было бы легче в могилу лечь, нежели увидеть дочь, живущей невенчанной с неразведенным мужчиной, а тут… Но не гнать же их было, да и с приездом Али стало действительно легче. И душевно, и физически. Плюс ко всему Наталья Аркадьевна оказалась в хозяйстве очень полезной и была в доме кем-то вроде мужчины, как бы двусмысленно последнее ни звучало. «Она была более сильная, чем мы, помогала пилить и колоть дрова», – вспоминала Татьяна Васильевна.

Впоследствии Але удалось устроиться на работу в Электротехническую академию, где давали хороший паек, Наталья Вальман стала преподавать в местной школе русский язык, и в общем все как-то смирились, стерпелись, привыкли, однако относительное благополучие это продолжалось недолго. Осенью 1920 года Александра Михайловна, которая и так не отличалась крепким здоровьем, простудилась на хозяйственных работах, куда принудительно отправляли всех жителей города. «Помню вечер. Вдруг Аля подняла голову с подушки и воскликнула: “Вот, вот, сейчас я видела бабушку и дедушку, они меня зовут к себе”, – вспоминала Татьяна Васильевна. – С тех пор Аля стала говорить о своей близкой смерти, у нее был все время жар и болела сильно голова, нашли у нее паратиф… Аля не спала по ночам, очень болели все суставы, и была крайне раздражительна и до крайности недоверчиво стала относиться к нам. Наталья Аркадьевна все ночи напролет читала ей Тургенева, которого сестра так любила…»

Флоренский устроил падчерицу Розанова в больницу при Красном Кресте. Несмотря на вызывающе нетрадиционный, по крайней мере в условиях Сергиева Посада, образ жизни этой женщины, своим попечением священник ее не оставлял.

«Врачи не определяли ее болезни, не могли понять, что с ней, – писала Татьяна Васильевна. – Помню, последний раз я пришла к ней перед Рождеством, в обед с работы, принесла ей два платка вязаных – один белый, другой черный, на выбор. Она взяла белый, была очень ласкова со мной, улыбнулась печально на прощание. У меня сжалось сердце, – на лице сестры Али проступали черные, зловещие пятна; я поняла, что жизнь ее держится на волоске… за несколько дней до смерти нашли у нее туберкулезные палочки в почках и, вообще, миллиарный туберкулез. Спасти ее уже нельзя было… В гробу она лежала удивительно розовая. Мы страшно испугались: во время заупокойной литургии службу остановили, по церкви пошел шепот, что, может быть, это не смерть, а летаргический сон. Гроб оставили стоять еще на одну ночь. Врач был молодой, еще неопытный и не знал, что смерть от сердца дает такие явления. Ее отпевали на другой день и похоронили в Черниговском скиту, рядом с отцом и сестрой Верой. Ей было 40 лет».

На самом деле на три года меньше – тридцать семь, и то был ужас для матери, которая мечтала на руках у старшей дочери умереть, а вместо этого была вынуждена сама ее хоронить. Что испытывала, что думала, кому жаловалась, о чем молилась несчастная женщина, потерявшая за два года мужа и троих детей?

Весной 1921 года, несколько месяцев спустя после смерти Али, вернулась с Украины, где установилась советская власть, Варвара Васильевна Розанова, которую в семье считали пропавшей. Можно предположить: ей было не очень просто смотреть в глаза родным, после того как она оставила больного брата в Курске и долгое время ничего не знала ни о его смерти, ни о смерти своего отца и сестер. Однако Варя, по свидетельству старшей сестры, была человеком неунывающим. «Мне нельзя было падать духом. Я понимала, что в этот момент умирали не единицы, а тысячи. Кто от испанки, кто на фронте. И что бы ни случилось в дальнейшем, надо стойко выносить все. Жизнь меня очень закалила, и ко всяким фанабериям и “мистике” я отношусь крайне отрицательно…» – цитировала в воспоминаниях ее письмо Татьяна Васильевна и делала примечание, что «мистика» – «это камешек в огород старших сестер».