Розанов

Встреча с Сувориным была для нашего героя подарком судьбы, как когда-то знакомство со Страховым, с Леонтьевым и Рачинским, а в житейском, материальном смысле, пожалуй, еще важнее. Именно издатель, который прямо заявлял: «Но я до могилы останусь верным своему правилу: не насиловать волю сотрудников», – был нужен Розанову. И именно такой отчаянный журналист был нужен и самой знаменитой российской газете, чтобы привлекать новых и удерживать старых читателей. Весной 1899 года Суворин предложил Розанову перейти в постоянные сотрудники редакции «Нового времени». «Не знаю, как Бога благодарить, и какое горячее сказать Вам спасибо за устроение меня в “Нов. Вр.”, – отвечал ему В. В. – Ведь я все нервы вымотал с большой семьей на 150 руб. жалованья, когда эти самые “150 р.” получал одинокий, в уездном городе, в 1-й год государств, службы».

«Вот почему за спасенье и доброту я прямо люблю Суворина: славянофилы даже не пернули, хотя изо дня в день, живя на одной лестнице, прямо видели мои страдания и из-за нужды литературную гибель – последней даже радовались. Это цыганская сволочь. Ну – тяжелые воспоминания. Теперь светлее», – писал он позднее Перцову.

Заключенный между хозяином и работником договор (3000 рублей в год постоянного жалованья плюс 15 копеек за строку статей, заметок и фельетонов, ежегодный полуторамесячный отпуск с сохранением жалованья, обещание «любовно хранить интересы друг друга, делая все к возможному обоюдному споспешествованию») позволил чиновнику особых поручений VII класса Государственного контроля В. В. Розанову оставить ненавистную государственную службу, этот «скотски-жульнический вид существования», а – «служи бы я дальше в Контроле или учитель был – я бы неизбежно помешался и был недалек от этого

. Суворин немедленно меня отправил отдыхать в Италию, дав (подарив) 1000 руб. Я еще ничего у него не наработал и не заработал. А когда я зашел “наверх” поблагодарить и в конце “болтовни” стал говорить благодарность – он

не понял, о чем я говорю (т. е. забыл свое назначение и доброту)», – вспоминал В. В. в «Мимолетном».

Так наш герой, наконец, смог целиком посвятить себя журналистике, о которой столько насмешливых и даже оскорбительных слов потом произнесет, называя газеты печатной водкой («Проклятая водка. Пришло сто гадов и нагадили у меня в мозгу… Печать

– это пулемет, из которого стреляет идиотический унтер»), и можно представить, с какой величайшей радостью, с каким наслаждением сорокатрехлетний философ послал Счетную палату Российской империи, госзакупки, борьбу с коррупцией и лично Тертия Ивановича Филиппова (которого в этой коррупции не раз, справедливо нет ли, подозревал) по известному адресу и сделался вольным тружеником пера. Может быть, в тогдашней России самым вольным во всех смыслах этого слова.

В. В. писал много, очень много. По своей плодовитости, трудоспособности, неутомимости и вместе с тем неиссякаемой одаренности Розанов в Серебряном веке – чемпион. Никто с ним не сравнится! Каждодневный, но при этом едва ли каторжный труд газетного поденщика, ставшего или, вернее, так – не перестававшего при этом быть великим русским мыслителем. Обладатель не менее великолепной, чем у В. В., литературной фамилии Юрий Николаевич Говоруха-Отрок жестоко ошибся, когда писал Розанову о его якобы невыносливости и неспособности прожить в столице журналистским трудом. Ничего подобного! У его адресата были и силы недюжинные, и поразительное умение писать с легкостью необыкновенной (недоброжелатели потом назовут эту легкость «словесно-духовным поносом», «словоизвержением» – но попробовали бы так сами!) на любые интересующие его темы, а интересно ему было – всё.

«Я чувствовал себя “грешным”, когда “не пишу”, и, по правде, таких грехов у меня не было – я вечно писал», – вспоминал он в «Сахарне» и действительно писал безо всякого труда, без усилий, без редактуры, не задумываясь, не мучаясь в поисках нужного слова, ни на чем не экономя; писал, как выразился Павел Флоренский, пальцем, и этот палец очень долго не уставал, а точнее, уставал, конечно («устал» – одно из самых часто встречающихся слов в концовке розановских писем), но обладал поразительной способностью быстро восстанавливаться – недаром позднее Розанов скажет в «Опавших листьях», что секрет писательства на кончиках пальцев.

«У него были очень характерные и интересные руки: пальцы были не длинные, но с очень выразительным окончанием с выпуклыми крепкими ногтями, несколько утонченными к краям, и как бы созданные для творческой писательской работы», – писала в мемуарах дочь Розанова Татьяна Васильевна.