Читаем Рождение советских сюжетов. Типология отечественной драмы 1920–х — начала 1930–х годов полностью

(Мотив переодевания как социальной мимикрии устойчив и широко распространен в пьесах этого периода. По-актерски меняют облики Аметистов в «Зойкиной квартире» Булгакова, Цацкин в «Товарище Цацкине и Ко» Поповского и др.).

На предложение литератора написать о нем Панфилов отвечает: «Хочешь, чтоб я, Панфилов, жил? Молчи обо мне! <…> В природе меня нет». (Иначе толпа присматриваться станет, ведь каждому интересно: «что же этот растреклятый нэпман Панфилов делает?»).

У Панфилова два магазина и склад, есть подряды и поставки.

Досталось все это ему нелегко:

«Мешки на себе носил, на буферах мерз, с крыши падал <…> двумя тифами болел, и пуля вот тут сидит. Вот она, школа моя!»

Петр Лукич Панфилов работящ и деловит, занят лишь торговыми делами, собственно политика ему не интересна, как и персонажам, о которых шла речь выше.

«Я делаю все, что нужно для нашего государства и нашей власти. <…> Вы думаете <…> или я хочу возвращения Николая? Он мне нужен, этот Николай, как мертвому, извините, клизма. Я гражданин СССР, и что я — бесполезен? Оборот нам нужен? Я оборачиваюсь. Товары нужны? Я изобретаю товары. Почему же я не такой, как все? Почему я буржуй?»

Озадаченный комсомолец Иван, собеседник Панфилова, спрашивает: «Этак тебя послушать, выходит, что и ты за социализм». Панфилов: «Я? А почему мне быть против, по-че-му?»

{87}

Он не имеет иллюзий, трезво видит происходящие перемены, хотя и надеется выжить в любых условиях. Для этого герой готов унижаться и льстить, оплачивая выпивку и гулянье «разлагающихся» комсомольцев, наблюдая за ними и завязывая отношения — впрок, на всякий случай. Он наблюдателен и умен, хотя и циничен:

«Вот, говорят мне, конец тебе, нэпману, — социализм идет. Нет, товарищи, подлость не позволит — в каждом человеке сидит. <…> Один — на руку нечист, а другой — картишками увлекается, третий — до баб охоч, четвертый — заелся, а вместе на всех — ржавчина».

Речь идет о том же «заговоре чувств», о котором размышлял в своей пьесе Олеша, пусть и в сниженном его варианте: герой Киршона и Успенского тоже дает перечень неуничтожаемых человеческих страстей.

Персонаж комедии Копкова «Слон» Гурьян Гурьяныч Мочалкин — зажиточный крестьянин. Размышляя о том, как бы он поступил, обладай он капиталом, Мочалкин мечтает, как нэпман:

«Закатил бы я заводов штук пять… Открыл бы три магазина… Купил бы себе дом… пиджак и часы с цепочкой…»

Жена обрывает его мечты: «Потом настала бы революция, и нас повесили всех, как паразитов».

Героям (даже деревенской бабе) очевидно: объективно полезная экономическая инициатива, работа по организации производства и развитию промышленности и торговли (заводов и магазинов), в случае обогащения владеющих ими предприимчивых людей, властями будет расценена как «паразитизм».

Поэтому Мочалкин искренен, когда говорит: «Вот при таких случаях мне наша власть не нравится. <…> А у нас за капитал ничего не получишь: ни почету, ни еффекту, ничего. Такая уж дурацкая страна. Ходи нагишом — значит хорошо; оделся — значит разденут, разорвут».

Драматурги полагают, что с частными предпринимателями, торговцами лояльные граждане не должны иметь дела. Хотя разумных объяснений этому может и не быть.

Персонажи-нэпманы Грум-Гржимайло и Грибков (Киршон. «Рельсы гудят») — частные торговцы. Заводу нужно кровельное железо, которое есть у частника, а у государственного треста — нет. Причем частник (предприниматель Грибков) продает железо по той же цене, что и трест. Хотя на вечеринке героев и звучат {88}

речи о нэпмане, который своей энергией и предприимчивостью «опыляет социалистические цветы», покупать железо красному директору у него не рекомендуется. Возможно, поэтому «после шестой рюмки» один из предпринимателей, Грум-Гржимайло, начинает привычно обличать партаппарат.

Герой пьесы Пименова «Интеллигенты» нэпман Козлов в постоянной тревоге: «Когда же кончится этот „порядок“? Скажите, ну когда большевики кончатся… целые дни трясешься. По ночам не спишь… Того гляди — нагрянут, да ни за что ни про что…»

Терпеливый и доверчивый Козлов не только содержит свою любовницу Елену, но и оплачивает ангажемент ее беспринципного мужа, актера. Функция Козлова в пьесе иллюстративна, служебна (персонаж должен показать моральную нечистоплотность Елены) и, скорее, страдательна. К концу пьесы он оказывается разорен, пытается и не может найти защиту. Герой исчезает, и никто не знает — куда и за что.

Теряет понимание собственных жизненных перспектив и мелкий торговец Соломон Бузис (Ардов и Никулин. «Статья 114-я Уголовного кодекса»).

«Бузис (драматически):… весь мир идет навыворот! На чем я стою, на земле я стою?.. Нет! Я стою на воздухе. <…> Я знаю законы… Бузис знает законы. Сначала говорили: „Долой, не надо Бузиса!..“ Хорошо, не надо Бузиса! Потом говорят — нет, не долой Бузиса! Бузис всерьез и надолго. Потом говорят: „Не долой Бузиса и да здравствует кооператив…“»

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

99 глупых вопросов об искусстве и еще один, которые иногда задают экскурсоводу в художественном музее
99 глупых вопросов об искусстве и еще один, которые иногда задают экскурсоводу в художественном музее

Все мы в разной степени что-то знаем об искусстве, что-то слышали, что-то случайно заметили, а в чем-то глубоко убеждены с самого детства. Когда мы приходим в музей, то посредником между нами и искусством становится экскурсовод. Именно он может ответить здесь и сейчас на интересующий нас вопрос. Но иногда по той или иной причине ему не удается это сделать, да и не всегда мы решаемся о чем-то спросить.Алина Никонова – искусствовед и блогер – отвечает на вопросы, которые вы не решались задать:– почему Пикассо писал такие странные картины и что в них гениального?– как отличить хорошую картину от плохой?– сколько стоит все то, что находится в музеях?– есть ли в древнеегипетском искусстве что-то мистическое?– почему некоторые картины подвергаются нападению сумасшедших?– как понимать картины Сальвадора Дали, если они такие необычные?

Алина Викторовна Никонова , Алина Никонова

Искусствоведение / Прочее / Изобразительное искусство, фотография
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии
Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

Эта книга расскажет о том, как в христианской иконографии священное переплеталось с комичным, монструозным и непристойным. Многое из того, что сегодня кажется возмутительным святотатством, в Средневековье, эпоху почти всеобщей религиозности, было вполне в порядке вещей.Речь пойдёт об обезьянах на полях древних текстов, непристойных фигурах на стенах церквей и о святых в монструозном обличье. Откуда взялись эти образы, и как они связаны с последующим развитием мирового искусства?Первый на русском языке научно-популярный текст, охватывающий столько сюжетов средневековой иконографии, выходит по инициативе «Страдающего Средневековья» – сообщества любителей истории, объединившего почти полмиллиона подписчиков. Более 600 иллюстраций, уникальный текст и немного юмора – вот так и следует говорить об искусстве.

Дильшат Харман , Михаил Романович Майзульс , Сергей Зотов , Сергей Олегович Зотов

Искусствоведение / Научно-популярная литература / Образование и наука
Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров
Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Книга Кати Дианиной переносит нас в 1860-е годы, когда выставочный зал и газетный разворот стали теми двумя новыми пространствами публичной сферы, где пересекались дискурсы об искусстве и национальном самоопределении. Этот диалог имел первостепенное значение, потому что колонки газет не только описывали культурные события, но и определяли их смысл для общества в целом. Благодаря популярным текстам прежде малознакомое изобразительное искусство стало доступным грамотному населению – как источник гордости и как предмет громкой полемики. Таким образом, изобразительное искусство и журналистика приняли участие в строительстве русской культурной идентичности. В центре этого исследования – развитие общего дискурса о культурной самопрезентации, сформированного художественными экспозициями и массовой журналистикой.

Катя Дианина

Искусствоведение
Учение о подобии
Учение о подобии

«Учение о подобии: медиаэстетические произведения» — сборник главных работ Вальтера Беньямина. Эссе «О понятии истории» с прилегающим к нему «Теолого-политическим фрагментом» утверждает неспособность понять историю и политику без теологии, и то, что теология как управляла так и управляет (сокровенно) историческим процессом, говорит о слабой мессианской силе (идея, которая изменила понимание истории, эсхатологии и пр.наверноеуже навсегда), о том, что Царство Божие не Цель, а Конец истории (важнейшая мысль для понимания Спасения и той же эсхатологии и её отношении к телеологии, к прогрессу и т. д.).В эссе «К критике насилия» помимо собственно философии насилия дается разграничение кровавого мифического насилия и бескровного божественного насилия.В заметках «Капитализм как религия» Беньямин утверждает, что протестантизм не порождает капитализм, а напротив — капитализм замещает, ликвидирует христианство.В эссе «О программе грядущей философии» утверждается что всякая грядущая философия должна быть кантианской, при том, однако, что кантианское понятие опыта должно быть расширенно: с толькофизикалисткогодо эстетического, экзистенциального, мистического, религиозного.

Вальтер Беньямин

Искусствоведение