Рожденная в гетто

Только мама с маленьким Бенечкой поместились в кабине. Все остальные с няней – в кузове. Ехали четыре часа, а может, и пять. Отец поехать не смог. За главного грузчика был Мирвиц. Мы первый раз увидели море. Чтобы не пропустить ни одного пляжного дня, нас всем выводком каждое утро сразу после завтрака вели на море. На женский пляж. Там наши полные мама и няня раздевались, как и все женщины, догола и загорали. Настоящее бабье царство. И не дай бог по ошибке туда забрести мужчине! Его раздирали почти в клочья.

Женский пляж был рядом с улицей Смильчу, где в основном дачи снимали еврейские семьи.

По пляжу бегало много еврейских мам с ложками и запихивали что-то в своих чад. Везде было слышно: « Шлинг ароп, шлинг ароп » [11] . Наши дети есть не очень любили, и их на пляже особо не закармливали, так что мы с удовольствием и злорадством издевались над «шлингаропами».

Единственно, кто этим немного грешил, так это наша няня Онуте, которой доверили младшего брата Беню. Он был в раннем детстве вполне упитанным мальчиком в перевязочках.

После пляжа и отдыха надо было строго по расписанию идти в парк Тышкевича дышать лесным воздухом. Нас там на фоне львов часто фотографировали в костюмчиках и платьях для курорта. Их специально шили из списанных остатков, которые приносила с работы уже вернувшаяся из лагеря тетя Лилли.

У мамы и няни тоже по этому случаю были сшиты одинаковые жоржетовые платья с анютиными глазками в натуральную величину.

Паланга стала традицией. Пока мы снимали этот чудный дом на улице Басанавичаус, к нам приезжали родственники из Москвы: мамина кузина Тамара Калмановская, жена композитора, с двумя детьми. Приезжали папины двоюродные сестры с дочерью. Они перед курортом заезжали в Каунас и шили себе наряды у наших довоенных портних. Это длилось несколько лет подряд.

Потом дом больше не сдавали, а если и сдавали, то не нам, и мы уже постарше получали путевки на Виллу политехнического института, где работала мама. Туда не надо было таскать ни матрасов, ни белья; закончился и для нашей разнополой семьи и женский пляж.

На короткое время к нам приезжал папа, иногда еще удавалось продлить путевку или мы снимали уже какую-то комнату.

«Дикарями» такой большой семьей питаться было не просто. В сезон в Паланге были бесконечные очереди и в дорогих ресторанах, и в самых простых забегаловках. Младшие после пляжа капризничали, и нас, как людей особо достойных, приняла на частные обеды одна богобоязненная старушка. Кроме нашей голодной детской банды там обедали ксензы. Они чинно садились, крестились и молча начинали трапезу, а мы не всегда соответствовали их хорошим манерам, просили добавки, а полагалось нам как детям и по деньгам по полпорции. По-моему, большой выгоды мы старушке не принесли, но она стеснялась нам отказать. Правда, перевела во вторую смену, а на полную порцию для всех мама денег жалела, уж больно получалось дорого. Короче, мы съедали явно полную, а платили за детскую.

Мы росли. В Паланге мама перезнакомилась и подружилась со всеми москвичами и ленинградцами. Одни, Печалины, помогли мне в дальнейшем даже попасть в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза.

Какая-то профессорша начала сватать ко мне своего рыжего сына-студента, а я уже была мысленно вся в Москве и замуж в семнадцать лет ни за кого не собиралась, и в сторону «жениха» даже не смотрела, чем очень огорчила маму и профессоршу.

Мальчишка был неуклюжим, краснел, не умел танцевать, а мама говорила: «Главное, чтоб ты танцевала, а он пусть занимается наукой. Профессором будет, а может, даже академиком». Она была права. Он стал и профессором, и очень молодым академиком.

Но через полтора года в Москве я вышла замуж за француза и тогда в последнее лето приехала попрощаться с Палангой.

Правда, через лет шесть я туда опять приехала, когда вернулась из Франции. Из детей мы превратились во взрослых и стали ездить без родителей.

Одну меня боялись отпустить, но с двумя огромными младшими братьями – сколько хочешь. Ездили мы автостопом. Сначала выпускали меня на шоссе, а братья прятались в кустах. Как только я заносила ногу в машину, они вдруг выскакивали из кустов с моим большим чемоданом, полным нарядов. Чаще всего отказать водителю было уже неудобно, и мы все доезжали до заветной Паланги. Тогда никто не боялся ездить автостопом.

А через года два старший брат получил диплом врача и в свой отпуск устроился санитарным врачом в той же Паланге.

Я с ним уже не поехала, а жаль. Он рассказывал, как его кормили во всех ресторанах, без всякой очереди, просили приводить семью и друзей, пытались давать взятки, но Соломон, по-моему, даже не точно понимал, чего от него хотят. Бодливой корове Бог рог не дал.

Потом я опять вернулась во Францию. Вместо Паланги мы выбирали другие курорты.

Попала я опять в Палангу только в 1992 году, после объявления Литвой независимости. Сняли нам номер на какой-то «вилле Брежнева», точнее, на даче Четвертого управления, построенной для членов политбюро. Она мало чем напоминала наши прежние дачи.