Рожденная в гетто

Мама Юля Довторт (Даутартиене) была неграмотной, и все документы оформлял их сын Зигмас. Ребенка им выдали, няньку, которая сочла этого «арийского» ребенка жиденком, пристыдили. Уже в детском доме произошел конфуз. Маме Юле сказали, что девочка умница и блондинка, а выдали какое-то окровавленное месиво; но не бросать же «приболевшую внучку». Они до дому довезли меня в полной панике. Их обманули. Какая блондинка? Какой разговор? Это было пищащее создание, которое вот-вот должно умереть. Но верующие есть верующие. Они начали молить Бога о моем исцелении, слабо на это надеясь. Мои родители решили проверить, все ли получилось. И опять пришли к ним, до этого скитаясь несколько дней в лютый мороз в лесах.

Каков же был их ужас! Мама сначала решила:

– Это ошибка.

И убедить ее в обратном было невозможно, но потом по какой-то родинке, которую можно было отличить на этом кусочке кровавого мяса, меня признала.

Упросили попробовать спасти. Зигмас молчал. Решение было за мамой Юлей. Отец обещал, что будет приходить по ночам и пытаться достать лекарства и лечить меня.

Оставшись без крова, отец в первое время, переодевшись крестьянином, шел в город; там навещал своих довоенных знакомых фармацевтов. Кто-то захлопывал перед ним дверь, а кто-то давал лекарства и даже пригрел его с мамой на несколько дней, но долго их держать никто не мог. С этими лекарствами папа возвращался в Шилялис, так называлась деревня, и лечил. Прогулка километров на двадцать. И так каждую ночь. Глава семьи дедуня знал народную медицину, настаивал травы, промывал мои раны. Он, кстати, в деревне считался целителем. Меня выходили. Очень скоро, скорее, чем думали, я пришла в чувство и начала поправляться. Стали расти волосы. Я опять заговорила, правда, теперь уже только по-польски, как мама Юля и дедуня. Русский у меня, к счастью, после болезни не восстановился.

В последний приход отец взял с собой маму. Было холодно. Мама очень устала. Они увидели мужика на телеге. Остановили его. После двух, трех слов мужик стеганул лошадь и умчался. Родители поняли, что он догадался, кто они.

Про усталость забыли и быстро добрались до места. Зигмас и Иозас, второй сын, немедля загнали их в сарай и завалили дровами. Примчались немцы; обыскали весь дом, попрыгали и по дровам в сарае, но, никого не найдя, прямо спросили, не видели ли хозяева двух беглых евреев. Вальяжный, высокий, ухоженный Зигмас сказал, что пробегали какие-то, и указал куда. Когда немцы ринулись догонять, братья вытащили родителей из-под дров. Больше до самого освобождения они ко мне не приходили. Только оставили кому-то завещание. А я в них и не нуждалась. (Здесь и далее орфография и пунктуация сохранены. – Ред .)

...

« Мы, доктор Яков Абрамович и Броня (Браха) Майзель-Абрамович, живши перед войной Maironio 14 №, сообщаем своим родственникам, что 26 февраля 1944 г., желая спасти жизнь нашего ребенка, принуждены вручить свою доченьку Ариелу (Ариела) Абрамович под именем Brone Mazilyte род 24 октября 1941 г. семье Dовторт, которая на столько любезна и добра принять к себе ребенка на полное содержание. Мы просим родственников при первой возможности забрать нашу доченьку к себе и вырастить ее.

Семью Dовторт, которая возвратит вам ребенка хорошо наградить.

Подпись

Врачебный штамп доктора Абрамовича

1944.II.26»

Мама Юля и дедуня Довторты (Даутартасы) меня обожали; твердо поверили, что я их ребенок, соседям рассказали байку про дочь, которая, видимо, родила от немца и вскоре умерла, а они забрали ребенка. Меня окрестили в ближайшей церкви, водили туда каждое воскресенье, и я очень усердно молилась. Молитвы выучивала быстрее своих сельских сверстников. Все было отлично. Я даже ходила с другими деревенскими детьми в ставку СС, и немцы нам давали шоколад. Говорят, больше всех шоколада приносила я. Я производила лучшее впечатление, чем другие деревенские дети: уж очень была светленькая.

Однако, когда к нам приходили немцы, младший сын Владик, он стал впоследствии известным писателем, Владасом Даутартасом, меня старался увезти на лодке; ему было лет четырнадцать, он не доверял мне: а вдруг я еще как-то себя проявлю. Он был гимназистом и верил в наследственность. Он клал меня в лодку на дно, накрывал пиджаком и велел не высовываться, пока мы не приплывем на другой берег. И он вспоминал, что я, как послушная, умная собачка, тихо лежала в момент опасности до самого конца пути.