Рожденная в гетто

Советской власти уже год как не было, а весь уклад и обслуживание оставались прежними. После всех курортов Европы, очень хороших гостиниц, на нас это произвело неизгладимое впечатление. Огромный парк, здание почти на воде, ведь Брежнев в конце жизни уже ходить по дюнам не мог. Да и вообще он туда приехать не успел. Комнаты метров по шестьдесят, кровати шириной метра три, в кресле легко могло поместиться два полных человека. Все добротное, лучших пород дуба, все обито красным бархатом.

Рядом со спальней гостиная, тоже метров шестьдесят, и тут же еще одна спальня чуть поменьше, видимо для секретаря. Все это был один номер. А всего таких было восемь.

Бассейн с подогретой морской водой, который ты заказываешь заранее и в это время никого, кроме твоей семьи или твоих гостей, не пускают. Тихо. Время от времени, постучав, заходит человек и приносит огромные махровые простыни на смену. Кому это тогда принадлежало? Непонятно. Вроде бы новому правительству, но сдавали дом людям совершенно разным. Там отдыхал и новый литовский министр внутренних дел (главный их полицейский с женой и сыном-подростком), какой-то уже появившийся богатый бизнесмен с женой и двумя детьми и еще какой-то государственный чиновник.

В столовой, как и за год этого, стоял Table d’haute [12] , огромный овальный стол человек на двадцать.

Все постояльцы, такие разные, приходили на обед и садились за этот стол. Садились молча, никто друг с другом не здоровался, и ели тоже почти молча, изредка перешептываясь со своими родственниками.

Мы с мужем почувствовали себя неловко и со всеми вежливейшим образом поздоровались. Похвалили погоду, море. На следующий день я начала беседу с сыном полицейского, который заказывал только вегетарианскую еду, и решила к нему присоединиться. Нашли общие темы.

В городе с продуктами было трудно, в магазинах очереди, все быстро распродавалось. На даче нас разносолами тоже не кормили, не так как в советское время, когда здесь отдыхали члены политбюро – икра, разные сорта рыбы – ничего этого, но было все такое домашнее, овощное, такое вкусное, приготовленное с душой. Официанты принимали предварительные заказы на несколько дней вперед. Повара еще оставались прежними.

Предупредительные мальчики-официанты записывали все и с первого раза и до конца пребывания уже не спрашивали: «Какую воду вам подать?»

Нам, естественно, стали отвечать на приветствия. Изо дня в день все становились многословнее. И стол наш обрел человеческое лицо, появилось даже дружелюбие.

Полицейский, бизнесмен и чиновник вдруг тоже начали обмениваться приветствиями. Говорить стали громче и совместно обсуждали заказы. Не скажу, что все стали единомышленниками, но правила приличия за таким столом начали соблюдаться.

На следующий год мы уже туда не поехали, а потом узнали, что эта Вилла стала резиденцией литовского правительства.

Теперь правительство возит туда своих гостей редко.

Во все остальное время Вилла сдается группам из Америки и под корпоративные вечера. Редко там останавливаются простые отдыхающие. В прошлом году мы туда опять решили поехать. Рассказали директорше, как мы хорошо отдыхали пятнадцать лет назад, и она нас приняла. Убранность не изменилась, но все обшарпалось, поизносилось. Воды морской в бассейне нет. Table d’haute – тоже, еда посредственная, хотя они стараются. Короче, труба пониже и дым пожиже. Что ж, кончилась советская власть.

Возвращение тети Лилли

Это было в конце лета 1953 года. Позвонили в дверь. Я побежала открывать. Ждала подругу, и вдруг входит женщина в кирзовых сапогах. Женщина и сапоги меня испугали, но она доброжелательно с акцентом сказала:

– Здравствуй, Ариелочка, я тетя Лилли.

Жена маминого брата вернулась из лагеря.

Она привезла мне подарки: инкрустированную черную лакированную ручку с перышком лягушкой и вышитую подушечку с головкой девочки и надписью «Ариелочке от тети Лилли».

Тетя мне сразу понравилась. У нас началась дружба. Поселили ее в папином кабинете. Спала она на черной кожаной кушетке, но к папе иногда приходили пациенты, и тогда надо было срочно оттуда убраться.

Лилли стали искать работу. В лагере она была швеей-мотористкой, а до того – девушкой из богатой семьи. Студенткой. Потом гетто. По-русски говорила с сильным акцентом, а до лагеря она его просто не знала, и так до конца жизни путала с польским, а по-литовски даже почти не понимала. Вот такого кандидата надо было устроить на работу, желательно не слишком тяжелую, с неплохой зарплатой и при этом только что освободившуюся из лагеря пока без реабилитации.