Рождественский экспресс

Зачем гроссмейстерам ездить именно инкогнито? – задался вопросом Том. Тем не менее он предпочел молчать и смотреть. Этот парень был очень, очень умелым игроком. Партии длились в среднем всего по десять минут. После каждого поражения, когда его униженный соперник удалялся, он заливался смехом. Смехом! И затем громко и пренебрежительно объявлял: «Следующая жертва!» Если б Тому светил хоть малейший шанс на победу, он бы рискнул, однако даже шашки были для него перебором.

Прошло немало времени, прежде чем отец Келли ушел. Вряд ли он вернется, поскольку принял немало на грудь, а дым, по-видимому, добил его.

– Не уверен, смог бы я сейчас отстоять мессу. Я даже не уверен, вспомню ли, сколько составляющих в Святой Троице. Даже с подсказками.

Том пожелал ему спокойной ночи и стал наблюдать за Элеонорой, которая встала с места и бросила вызов шахматному королю. Его, как выяснилось, звали Слейд. Она была единственной женщиной в помещении, так что неудивительно, что все взгляды сосредоточились на ней, когда она села напротив объекта всеобщей ненависти. Когда она сделала первый ход, на лице Слейда красовалось такое самоуверенное выражение, что Тому захотелось скормить ему в качестве наказания пару ладей. Лэнгдон даже не подозревал, что она играет в шахматы. А потом вспомнил. Когда они жили в Израиле, то подружились с раввином – исключительно одаренным шахматистом. Он научил Элеонору одной стратегии – только одной, но она почти гарантировала победу. За первые три хода можно понять, знает оппонент про нее или нет. И, видимо, она лучше всего работала против самых талантливых игроков, в особенности если те излишне самоуверенны.

Три хода спустя Том заметил крошечный намек на улыбку на губах Элеоноры и заговорщически улыбнулся в ответ. Четырьмя ходами позже могущественный и взъерошенный Слейд смотрел на поле, не веря своим глазам. Элеонора поставила его черному королю шах, не оставляя вариантов, кроме как бежать в объятия ее белого ферзя или слона. Из закопченных легких курильщиков вырвались хриплые вопли одобрения, они даже поаплодировали ей стоя. Том, находящийся под действием алкоголя и порыва эмоций, аплодировал до тех пор, пока ладони не налились кровью. Слейд схватил доску с фигурами и ушел, бормоча что-то насчет везения новичков. Не будь у Элеоноры кого-то в Вашингтоне, Том, наверное, поцеловал бы ее.

Он смотрел на нее, и в его сознании роились самые разные варианты. Ему словно снова стало двадцать пять; они с Элеонорой бросили вызов всему миру – одна статья за другой. Все в их власти.

Это потрясающее ощущение сохранялось еще минуты четыре, а затем пропало.

Глава 13

Вошедший в спальное купе Тома человек в черном забрал дорогую на вид ручку; следующей его добычей стал серебряный крест отца Келли. После чего вор перешел в другие купе первого класса, где выкрал позолоченный зажим для денег Макса, серебряную щетку Элеоноры и фирменные солнечные очки Кристобаля стоимостью в четыре сотни долларов. Последней на данный момент целью стало купе Гордона Мерриузера: вор похитил у юриста модные часы, наличные и карманный компьютер «Палм Пайлот». Все преступления были совершены в течение десяти минут – у этого человека имелся большой криминальный опыт. Никто ничего не заметил, а когда по коридору прошла Реджина, чтобы заново наполнить кофейник у лестницы, вора с добычей и след простыл.

Первое ограбление поезда в Соединенных Штатах произошло в 1866 году в Индиане на старой железнодорожной линии Огайо – Миссисипи. Двух грабителей – бывших солдат, участников Гражданской войны, брошенных на произвол судьбы после почетной сдачи Ли[26], – быстро схватили. За этим последовало множество других ограблений, однако бурный рост щедро финансируемого детективного агентства Пинкертона, сотрудники которого в среднем стреляли намного лучше, чем их добыча, включая банду Джесси и Франка Джеймсов, вскоре положили конец этому прибыльному бизнесу. Ехавший же в «Кэпитол Лимитед» вор прилично заработал без единого выстрела. Бедняга Джесси, несомненно, обзавидовался бы.

* * *

Том с Элеонорой стояли перед входом в курительную комнату и делали глубокие вдохи, чтобы очистить легкие.

– Ты просто разнесла этого парня. Выражение его лица… это было потрясающе.

Он заключил ее в объятия, на которые она ответила лишь отчасти.

– Слава богу, что в Тель-Авиве нашелся раввин-шахматист. Как там его звали?

– Не помню, – тихо ответила женщина.

Лэнгдон посмотрел на нее, и его прекрасное расположение духа испарилось, сменившись куда более угрюмым. Какой-то раввин, Тель-Авив, сцена их последней встречи, больше похожей на чертову битву.

Тому не следовало этого делать, и он это знал, но все равно не мог устоять: мозг и язык как будто настроились на то, чтобы сболтнуть в неподходящий момент:

– Можешь рассказать мне теперь, когда у тебя было столько лет на раздумья?

– Рассказать что?