Розмысл царя Иоанна Грозного

Бойцы катались по земле, тянулись ногтями в глаза, тыкались пальцами в зубы, стремясь разодрать друг другу челюсти. Толпа выла и рокотала, каждым суставом своим подражая движениям бойцов. Казалось, стоило подать сигнал, и все эти возбуждённые до последних пределов люди ринутся и на бойцов, и на господарей, не пощадят ни чужих, ни своих.

Симеон потерял остатки терпения. Он отчётливо видел, что Беляница с каждым мгновением задыхается.

— Знаменье! — властно запрыгали мясистые губы его. — Знаменье! Каты!

Дьяк торопливо сбежал с помоста и, вырвав из рук стрельца вёдро с водою, облил бойцов.

— Остудитесь, угомон вас возьми! — улыбнулся он, отступая.

Беляница вскочил неожиданно и ударил противника ногой под живот.

Шестак заревел, заметался по кругу и пал на колени.

— Виноват, казни, князь-боярин! — взмолился он, протягивая окровавленные руки в сторону Ряполовского.

Тешата со стоном рухнул наземь. Симеон ликующе сошёл с помоста.

— Одеть его в железы! — приказал окольничий, ткнув плетью в Тешату.

Под бурный смех хозяина и гостей сына боярского — уволокли в подвал.

Князь на радостях шлёпнул ладонью тиуна по голове.

— Готовь пир пировать да кликни в трапезную боярыню с дочкой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Скованного Тешату уволокли в посад, на торговую площадь, и поставили в одну линию, с преступниками, приговорёнными к правежу.

Дьяк повернулся к восходу, осенил себя широким крестом и, перелистав судебник, прочёл:

А кто виноват, солжёт на боярина, или на окольничего, или на дворецкого, или на казначея, или на диака, или на подьячего, а обыщется то вправду, что он солгал, и того жалобщика, сверх его вины, казнити торгового казнию (бити кнутьем) да вкинути в тюрьму.

Узник понурился и молчал. Дьяк ударил его по лицу кулаком.

— Реки аминь, басурмен!

Лицо сына боярского перекосилось от ненависти.

— Не ведаю в том вины за собой, что боярин облыжно потварь возвёл.

Дьяк подал знак и отошёл.

Два ката внимательно оглядели батоги, пощупали их так, как гусляр пробует гусли, прежде чем ударить по струнам, и полоснули по обнажённым икрам Тешаты. В то же мгновение зловеще свистнул в воздухе лес батогов.

Горячими жалами впились ремни в ноги людей, поставленных на правеж.

К месту казни, не спеша, сходились посадские. Они привычно следили за головокружительными, едва уловимыми взлётами бичей и батогов, не выказывая никакого участия к совершаемому, и только когда стоны казнимых становились невыносимыми, немногие незаметно крестились под однорядкою и уходили.

При первых же криках из клетей с весёлым гиканьем высыпали полуголые ребятишки. Обгоняя друг друга, спотыкаясь и падая, они неслись по широким вонючим улицам к торговой площади.

Подьячие расталкивали локтями толпу и пропускали детвору наперёд.

— Тако со всяким сотворят, кой кривдой живёт, — поучительно обращались они к ребятишкам и многозначительно поглядывали на взрослых.

На краю торга орава подростков затеяла игру в правеж. Толпа позабыла об избиваемых и с наслаждением любовалась потехой.

Шуточные камышовые батоги весело посвистывали в умелых руках и сухо чавкали по ногам.

— Реви! — подбивали посадские.

— Без боли не заревёшь! — хохотали подростки. Мужики бросили на круг горсточку медяков. Жадно разгоревшимися глазами щупали играющие деньги, но не решались поднять их.

Наконец выступила небольшая группка ребят.

— Токмо не дюже! — предупредили они, сжав медь в кулачки.

Потешные каты откинули камыш и взялись за настоящие батоги.

— Не дюже! Не дюже! — уже в самом деле ревели избиваемые не на шутку подростки.

Истомившаяся от повседневной скуки толпа надрывалась от хохота.

— Секи на весь мой алтын! В мою голову вали, пострелята!

Дьяки с пеной у рта набросились на ребят и разогнали их.

— Из-за гомону вашего со счёту мы сбились, сороки!

И к катам:

— Сызначалу почнемте!

Икры Тешаты разбухли колодами. Отвратительными клочьями висела на них побуревшая кожа. Казнимый не мог уже держаться на ногах; его подвязали к козлам и продолжали порку до тех пор, пока не выполнили полностью положенное число ударов.

К концу обедни пытка окончилась. Бесчувственного сына боярского вновь заковали и уволокли в боярскую вотчину.

Ряполовский, выспавшись, по незыблемому обычаю русийскому, после обеда приказал вывести заключённого из подвала.

— Изрядно пьян ты, Тешата, коли великое ноги твои имут кривлянье!

И грозно холопям, поддерживавшим узника за локти:

— Пустите, смерды, сына боярского!

Тешата зашатался беспомощно и упал кулём под ноги князя.

— А и впрямь добро попировал.

Отступив, Ряполовский шутливо поклонился до самой земли.

— Не покажешь ли нам милость — пятьсот рублев с приростом по чести отдать?

Узник с трудом упёрся ладонью в землю и чуть приподнялся.

— Тучен ты больно, боярин! Не разорвало бы тебя от рублев моих.

— На дыбу его!

Короткая шея боярина до отказа втянулась в плечи.

— На дыбу! — И забился в удушливом кашле. Тающим студнем подплясывали обвислые щёки, подушечки под глазами от напряжения взбухли подгнившими сливами, а из носа при каждом выдохе с присвистом вылетали и лопались пузырьки.