Розовый костюм

Кейт дала продавцу газет десять центов, купив сразу две газеты – уж больно ей понравилась фотография Первой леди, – и сунула проездной в щель турникета. Ожидая своего поезда-А[9]

, она помолилась про себя за всех, кто ехал в том злополучном автобусе, и за их матерей, а также и за свою мать, умершую совсем молодой, и за мать Патрика Харриса, Пег, которая умерла не так давно, и за Мать-Церковь – просто чтобы помянуть ее добрым словом. И всю дорогу из Инвуда до Манхэттена, до остановки «Коламбус сёркл», Кейт рассматривала на фотографии Супруги П. ее платье. Платье было на редкость удачное и весьма льстило Первой леди, которую щелкнули как раз в момент, когда она собиралась покинуть Флориду на борту № 1 – улыбающаяся, подтянутая, загорелая. На ней был белый шарф и перчатки. Вырез платья заканчивался ровно под ключицами, то есть именно там, где ему и положено было заканчиваться.

Кейт просто упомнить не могла, сколько раз пришлось поправлять этот вырез, чтобы платье так замечательно сидело. Впрочем, усилия портних того стоили. Платье выглядело поистине впечатляюще. И прекрасно скрывало все недостатки фигуры Супруги П. – а их было немало. Кейт, например, считала, что Первая леди «чуточку кривобока». Мясник Патрик Харрис говорил, что людям свойственно воспринимать окружающих в соответствии с их основным занятием. «Я вот всех воспринимаю в соответствии с тем, что они покупают. Миссис Лири, например, – это «кусок свиной ноги с косточкой».

Кейт, хрупкой, тонкокостной, с нежно-розовой кожей, всегда очень хотелось спросить у Патрика, с какой частью свиной туши ассоциируется у него она. Впрочем, она отлично его понимала – ведь и она порой помнила целые семьи только по тому, во что они были одеты; отцы и сыновья в таких семьях носили костюмы почти одинакового покроя, а матери и дочери щеголяли в похожих, как близнецы, купальных халатах, отделанных мехом кролика. И если эти люди не были достаточно знамениты, а их фотографии не появлялись на страницах газет и журналов, то Кейт не смогла бы сказать, как они выглядят на самом деле. В модном доме «Chez Ninon» придерживались строгих правил; каждый знал свое место, и Кейт никогда не покидала мастерской, находившейся в задней части помещения. Примеркой занималась Мейв, а Кейт просто следовала сделанным ею пометкам. Она помнила сложности фигуры каждой клиентки, понимала, где нужно присборить, а где заложить складки, но в лицо ни одну из этих женщин не знала.

И все-таки она их знала, ибо куда важнее знать, что люди о себе думают, кем себя представляют. В осознании этого как раз и заключалась работа Кейт. Стоило этим людям выйти из пеленок, как у них возникала потребность в самой разнообразной одежде – для катания на лыжах, для прогулок верхом, для частной школы, для весенних каникул в Париже. Ну и для того, чтобы позавтракать с любимой мамочкой в магазине «Одежда для четырех времен года» или в твидовом костюмчике «от Харриса» встретиться с другими детьми в Центральном парке.

Стежок за стежком, час за часом – за работой Кейт так живо представляла себе каждый официальный прием, каждый отпуск в экзотической стране, каждый первый бал, словно переживала все это сама. Собственно, это был единственный путь к тому, чтобы вещь действительно получилась. Кейт необходимо было понять, какой именно длины должен быть плащ, чтобы не оказаться слишком длинным, а значит, немодным, а какой тип подкладки следует выбрать для костюма из бельгийских кружев, чтобы в этом костюме не было жарко даже на карибском солнце, но чтобы он при этом не морщил на швах. Кейт было всего тридцать лет, но немалую их часть она просидела, сгорбившись над той или иной тканью и полностью сосредоточившись на работе. Ведь порой платье самого простого фасона требовало сотни часов кропотливого труда. А уж расшитое бисером вечернее платье могло потянуть и на тысячу часов, а то и на две. Но с клиентками Кейт никогда не встречалась.