Розы и тлен

Моя рука невольно скрючилась, превратившись в клешню, и я прижала ее к телу. Подняла кружку с кофе, отпила немного. Мы с Бет никогда не обсуждали мою жизнь за пределами «Мелеты». Я придерживалась мнения, что не следует ее в это посвящать, если только не возникнут связанные с ней последствия, которые могли бы помешать моей работе здесь. Поэтому ей лучше не знать, насколько безрадостны были для меня домашние праздники, особенно Рождество. Мне было одиннадцать, когда мамаша отправила котенка, которого подарили мне на Рождество, обратно в приют, сказав мне, что велела немедленно усыпить его, потому что я не надела праздничное. Она не купила мне нового, а прошлогоднее было уже маловато. Молния лопнула, когда я натянула его перед праздничным ужином, и мне пришлось надеть другое платье, большего размера. Я прекрасно осознавала, что это плохое решение, но ситуация, как ни крути, была безвыходной.

Марин нашла номер телефона этого приюта и держала меня за руку, когда я туда позвонила и, плача, рассказала всю эту историю сотруднице. Доброй женщине, которая и успокоила меня: «Что вы, милая, мы никогда не усыпляем здоровых котят! Этот пушистый комочек сегодня нашел себе замечательный дом». В ту ночь я рыдала, пока не забылась сном. Но, по крайней мере, я больше не чувствовала себя убийцей.

В средней школе, когда мне было тринадцать, мне досталась главная роль в рождественском спектакле. И в первый раз мать заявила, что гордится мной. Она дождаться не могла, когда я появлюсь на сцене, и все смогут увидеть, что у нее две талантливые дочери. «Это вы унаследовали от меня», – самодовольно улыбаясь, твердила она.

Я была в таком ужасе, опасаясь, что могу сделать что-то не так, что у меня случился приступ паники, и я потеряла сознание прямо на сцене. Когда мы вернулись домой, она швырнула все тетрадки с историями, которые я написала, в огонь, заявив, что если бы я не тратила время на выдумки, то, может быть, лучше подготовилась бы к выступлению и не опозорила бы свою мать.

Я плакала, когда они горели, и Марин протянула руку, чтобы вытащить рукописи из огня. Она обожгла руку, и мать ударила ее по лицу за то, что она «мешает свершиться тому, что твоя сестра сама на себя навлекла». Это был единственный раз, когда я видела, как она бьет Марин.

Мы обе стояли оцепенев, и тогда мать схватила мою руку – правую руку, которой я писала свои истории, – сунула ее в огонь и держала там. Держала, пока рука горела, а я страшно кричала.

«Ты должна научиться делать так, как я скажу. Я много раз тебе это повторяла, но, видимо, слов недостаточно. Я делаю это ради твоего же собственного блага».

Красная, обгоревшая до мяса кожа. Агония боли. Я задыхалась, дыхание со свистом вырывалось из груди. Все слова исчезли.

Наконец, она отпустила мою руку.

– А теперь, Марин, мы поедем в больницу, где тебе залечат травмы, которые ты получила по вине своей сестры. Нам не нужно, чтобы у тебя оставались шрамы – это будет уродливо выглядеть на сцене. – Мамаша положила ключи в сумочку. – Поехали.

– Но Имоджен… она же пострадала больше, чем я.

– Твоя сестра останется здесь. Пусть подумает над тем, что она сделала.

– Но…

– Марин. – Я проглотила рыдание. – Просто поезжай.

Именно в тот год я начала присматривать какой-нибудь интернат и откладывать деньги, которые зарабатывала, присматривая за соседскими детьми, чтобы оплатить учебу там. Я очень переживала, что придется расстаться с Марин, но выхода у меня не было. Если бы я осталась, то, возможно, не выжила бы.

В тот год я научилась писать левой рукой, еще лучше прятать свои вещи и крепко хранить тайны.

Судорога свела мою руку еще сильнее, она задрожала, и кофе пролился через край кружки. Я невольно зашипела.

– Имоджен! С вами все в порядке? – Бет наклонилась ко мне, отложив вязание. – Не думала, что кофе такой горячий.

Я снова выдохнула и поставила чашку на стол, прежде чем дрожащая рука еще больше его расплещет.

– Нет, все в порядке. Просто на руке у меня шрамы, а кожа там более чувствительная. Это все моя неосторожность.

Ей не надо ничего об этом знать. И главное, чтобы фейри об этом не узнали.

Предупреждая вопросы, которые, судя по выражению ее лица, она готова была задать, я потрясла рукой и улыбнулась.

– В этом году у меня нет необходимости ехать домой на каникулы. Мы с Марин остаемся здесь. Отпразднуем Рождество вместе. Я уже предвкушаю спокойный праздник в уютной обстановке.

– Что ж, звучит мило. – Она не стала ничего спрашивать, откинулась на спинку дивана и снова принялась за вязание.

– Это носочки для вашей внучки?

Я поняла, что почти успокоилась и в силах у нее остаться. Мы сможем закончить разговор. Вся боль осталась в прошлом, рука болит лишь по привычке. Я распрямила пальцы, прижала их к бедру, унимая дрожь.

– Глупо, я знаю. Но просто не могу остановиться. Руки сами тянутся к вязанию. Семья, праздник, понимаете?

Я улыбнулась.

– Вот поэтому я и остаюсь здесь с Марин.