Ртуть

– Не думайте слишком много о том, что герцог боится и ненавидит пуритан, Даниель. Думайте лучше о тех, кого герцог любит, о папах и полководцах.

– Хорошо, мистер Пепис, я о них думаю… и мне ни капли не легче.

– Верно, Роджер мог отправить вас на заклание, а герцог может увидеть в вас убийцу. Коли так, любые попытки подольститься будут восприняты превратно. Да вы в этом и не сильны.

– Что ж… если мне суждена казнь, я должен мужественно положить голову на плаху…

– Спойте парочку гимнов! Поцелуйте Джека Кетча и простите его заранее! Покажите этим вертопрахам, чего вы стоите!

– Вы правда думаете, что Роджер послал меня сюда ради…

– Разумеется, нет! Я пошутил.

– Есть традиция убивать вестника.

– Как ни трудно вам будет поверить, Даниель, герцог восхищается некоторыми качествами пуритан: их строгостью, их сдержанностью, их неколебимостью. Он видел Кромвеля в бою, Даниель! Он видел, как Кромвель вырубил под корень поколение придворных щёголей, и не забыл этого.

– Вы хотите, чтобы я изобразил Кромвеля?!

– Изображайте, кого хотите, Даниель, только не придворного. – Самюэль Пепис крепко взял Даниеля за локоть и практически втолкнул в дверь.

Даниель Уотерхауз стоял перед Джеймсом, герцогом Йоркским.

Герцог был в белокуром парике. Светлая кожа и выпуклые глаза всегда придавали ему сходство с юнцом, только каким-то уродливо-старообразным. Вокруг придворные перешептывались и переминались с ноги на ногу. Иногда звякала шпора.

Даниель поклонился. Джеймс словно и не заметил. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Карл давно бы отпустил остроту, разрядил обстановку, дал Даниелю понять, как к нему относится. Джеймс лишь выжидательно молчал.

– Как мой брат, доктор Уотерхауз? – спросил он наконец.

По тону вопроса Даниель понял, что Джеймс понятия не имеет, насколько плох его брат. Все знали крутой нрав герцога – никто не осмелился сказать ему правду.

– Ваш брат умрёт в течение часа, – сказал Даниель.

Словно набиваемые на бочку обручи, кольцо придворных сжалось и напружинилось.

– Так ему хуже?! – вскричал Джеймс.

– Он был при смерти всё это время.

– Почему же никто мне прямо не сказал?

Правильный ответ был бы, вероятно: «Говорили, да вы не поняли», однако никто не смог бы такое произнести.

– Не знаю, – отвечал Даниель.

Роджер Комсток, Самюэль Пепис и Даниель Уотерхауз стояли в передней Уайтхолла.

– Он сказал: «Меня окружают люди, которые боятся говорить мне правду в глаза». Он сказал: «Я не такой многогранный, как мой брат. Не настолько многогранный, чтобы быть королём». Он сказал: «Мне нужна ваша помощь».

– Он так и сказал?! – изумился Роджер.

– Разумеется, нет, – фыркнул Пепис. – Но подразумевал.

В передней были две двери. Одна вела в Лондон, и пол-Лондона, казалось, собралось по другую её сторону. Вторая вела в королевскую опочивальню, где у ложа умирающего собрались Джеймс, герцог Йоркский, герцогиня Портсмутская, главная любовница короля, отец Хаддингтон, католический священник, и Луи де Дюра, граф Февершемский.

– Что ещё он сказал? – спросил Роджер. – А главное, что ещё подразумевалось?

– Он туп и неподатлив, потому нуждается в ком-нибудь сообразительном и гибком. Очевидно, считается, что я обладаю обоими этими качествами.

– Отлично! – воскликнул Роджер с не вполне уместной сейчас весёлостью. – Благодарите мистера Пеписа: герцог ему доверяет, а мистер Пепис хорошо о вас отзывался.

– Спасибо, мистер Пепис…

– Всегда пожалуйста, доктор Уотерхауз!

– …что заверили герцога в моей трусливой готовности поступаться убеждениями.

– Как ни горько мне было бы возводить на вас столь гнусный поклёп, Даниель, я охотно бы это сделал, чтобы услужить доброму другу, – мигом откликнулся Пепис.

Роджер нетерпеливо спросил:

– Его высочество обращался к вам за советом?

– По пути через парк я сообщил ему, что мы живём в протестантской стране и он принадлежит к религиозному меньшинству. Герцог был ошарашен.

– Должно быть, для него это тяжёлый удар.

– Я посоветовал ему обратить сифилитическое слабоумие себе на пользу: оно продемонстрирует народу, что король – тоже человек, и в то же время послужит оправданием части его поступков.

– Вы такого не говорили!

– Доктор Уотерхауз просто проверяет, внимательно ли вы слушаете, – вставил Пепис.

– Он сказал мне про свой сифилис двадцать лет назад в Эпсоме, – объявил Даниель, – и тайна – тогда это была тайна – не выплыла на свет немедленно. Быть может, потому он меня и уважает.

Роджера не интересовали столь старые новости. Взгляд его был устремлён в противоположный угол, где плечом к плечу стояли отец Пётр и французский посол Барильон.

Одна из дверей отворилась. За ней на испачканной постели лежал покойник. Отец Хаддингтон осенял его крестным знамением, бормоча последние строки елеопомазания. Герцогиня Портсмутская рыдала в платок, а герцог Йоркский – нет, король Англии молился, сжав руки.