Рубедо

Генрих надеялся, что телеграмма долетит до Натаниэля гораздо раньше, чем он сам вернется в Авьен.

И он писал:

«Мой друг!

Не падай духом! А лучше обратись к инфузионной терапии и моему горькому опыту, о коем ты знаешь лучше прочих. Не все лекарства нужно пить как микстуру. Иные требуют внутривенного вливания. Пробуй! И пусть удача улыбнется всем нам…»

Сейчас мечта о панацее казалась как никогда реальной.

Глава 3.3. Брожение

Авьен. Апрель.

Покидая Авьен, Марго не могла поверить, что спустя три месяца ей придется вернуться.

Она боялась, что город встретит ее болезненными воспоминаниями: вокзалом, где она прощалась с прежней жизнью, держа в руках урну с прахом Родиона; многолюдными узкими улицами; набережной Данара; театром, где она подстерегала Спасителя; Ротбургом, похожим на склеп…

Марго боязливо опиралась на локоть Раевского, который с неуемной энергией отчитывал носильщика за оброненный чемодан, и глядела на изменившийся город с удивлением впервые приехавшего сюда человека.

— Я помню Авьен совсем другим, — слабо призналась она уже в экипаже. И безостановочно крутила помолвочное кольцо, чтобы ни дай бог не притронуться к занавескам на окнах — так рекомендовали всем прибывшим военные медики.

Патруль обходил вагоны на границе, и уже там Марго заметила перемены.

Военные носили шинели с высокими воротниками, перчатки и каски. Лица до глаз скрыты повязками. На плече каждого — походная сумка с набором перчаток, повязок и футляров с двумя пузырьками спирта и ватными тампонами, и с маленькой иконой Спасителя. Все это раздавалось немногочисленным приезжим.

— Соблюдайте меры предосторожности, господа, — приглушенно доносилось из-под повязок.

Раевскому почтительно козырнули: карточка промышленника и владельца фармакологических фабрик делала его желанным гостем. Его живые глаза внимательно изучали столицу Священной империи — теперь здесь было пусто, стерильно, в воздухе висел явственный запах гари и медикаментов.

— Не думал, что все настолько серьезно, — заметил Раевский, провожая взглядом патрули. — Возможно, вам не стоило возвращаться, Маргарита.

Не зная того, он высказал вслух опасение Марго, и она, чтобы не подать вида, выпрямила спину и холодно ответила:

— Это мой крест, Евгений. Должна помогать болеющим в память о брате.

Действительно, говорить о нем было все еще больно, будто каждое слово снимало кровяную корочку с раны, и она раскрывалась вновь.

Вон крыша университета, где Родион постигал науки под присмотром доктора Уэнрайта.

Вот любимое кафе с нежнейшим штруделем.

А там вздымается ввысь шпиль собора Святого Петера.

Экипаж повернул, и грудь Марго обложило огнем: на Лангерштрассе между розовым и голубым особняками зияла дыра — уцелел только фундамент, а обгорелый верх сняли, и вдалеке просвечивала зелень парка Пратер и обод колеса обозрения.

Будто нарочно, экипаж замедлил ход, и Марго удалось рассмотреть тонкие ростки, пробивающиеся сквозь фундамент бывшего особняка барона фон Штейгер. Обугленные кирпичи фундамента торчали из земли точно стариковские зубы, и Марго подумала: старик так настойчиво цепляется за память, что не только поселился в ее собственной голове, но и не желает оставлять даже свой старый сгоревший особняк.

Марго поежилась, когда ей показалось, что в голове что-то заворочалось с болезненным стоном, и в страхе ухватила ладонь Раевского. Его брови слегка приподнялись в беспокойстве, и Марго жалко улыбнулась.

— Показалось, — пробормотала она. — Будто увидела что-то… знакомое. Можем ли мы ехать быстрее?

В прошлое возвращаться не хотелось. Кем она была здесь? Вдовой. Падшей женщиной, вытаскивающей на белый свет грязные тайны Авьенской аристократии. Любовницей Спасителя. Сестрой государственного изменника. Женщиной, в свою очередь подозреваемой в измене.

Ей не хотелось цепляться за имя.

А потому она с готовностью приняла предложение Раевского, слегка удивленного такой готовности, но все же обрадованного ей.

Помолвка прошла скромно и поспешно.