Рубежи свободы

И так дальше — как заведенный автомат, ответом на любой вопрос. Обкуренная, или псих? Нет, умная и опытная — и ведь минуты не хватило, чтоб вам тело девчонки в иллюминатор выкинуть, и назваться ее именем, и был у тебя шанс, до Севастополя на настоящий допрос не попасть, а там как-нибудь на берег проскочить и затеряться. Но сообразила, что сейчас мы поймем, кто ты, и тебе конец, так хотя бы отомстить — и начала стрелять. Личность твою установили — по списку пассажиров (кого на месте нет), затем приметы всех отсутствующих, и опознание соседями по каюте. Ира Стырта из Киева, семнадцати лет — хотя документы скорее всего, липовые. Раздеть, привязать к койке! Что скалишься — думаешь, насиловать тебя будут? Так это для тебя не наказание вовсе — знаю, что "отважных девушек" этому в процессе обучения подвергали, толпой "отважных юношей" или просто СБшников, готовя к будущей работе, "если ради Украины, то не б. ь". А с тобой, тварь, я бы даже этим побрезговал — будет тебе сейчас китайская экзотика. Вчера еще, при подготовке к рейсу, в ресторан заглянув, я от повара слышал, что крысы в провизионках донимают. И Юрка посоветовал, организовать "крысиного волка" — крысюков наловить, в бочку, и нехай друг друга кушают, которая последней выживет, будет уже крысиный маньяк-убийца. Мазур, сбегай на камбуз и спроси — если хоть один крыс попался, тащи в банке сюда.

— Слава героям!

У тебя что, пластинка сбита? Ничего, сейчас ты по-другому запоешь. Вот и Мазур вернулся — что стеклянная банка, это наглядно, но как мы ее греть будем, жестянку можно было утюгом. Ну, что есть — видишь, девочка, какой крысюк? Сейчас мы тебе это на животик привяжем, вверх дном, и фанеру, горло прикрывающую, вынем. Что дальше будет, тебе сказать? В Китае это называлось "крысиная клетка", и считалось казнью премерзейшей. У этих тварей зубки такие, что прогрызают доски и цемент. А мы даже выйдем отсюда, чтоб не смотреть. И моя совесть чиста — я тебя и пальцем не трону, а за грызуна не отвечаю. Что от тебя останется, за борт выбросят, крабы доедят. И мне за это ничего не будет, кроме благодарности. Мазур, помогай, чтоб крыс не сбежал, лови его по каюте потом!

— Слава героям! Слава героям!

Бодрись, не поможет. В дверь стук — кого там еще черт несет? Там Гвоздь в предбаннике, не пустил бы посторонних.

Входит Аня Лазарева. За ней Лючия, в дверях Тюлень и Нукер. Анна Петровна, вы не подумайте чего, у нас тут походно-полевой допрос в процессе, с китайской спецификой, вон крыс в банке мечется и пищит, проголодался наверное. Поскольку установлено, что на борту бандер больше оказалось, чем по списку — эта вот неучтенная, и судя по всему, уровнем повыше, чем простые зверьки. А кто такая, и сколько их еще тут, сейчас узнаем. Но вам при этом лучше не присутствовать — уж больно картина неэстетичная сейчас будет, кровь в стороны, и наверняка обделается, от болевого шока. Мазур, ну что, готов крысюка выпускать? А то задохнется еще в банке, зачем мучить грызуна.

— Слава героям! Слаааваа героооям!

Аня лишь поморщилась, на сучку смотрит, как на мышь подопытную. С презрением, и каким-то научным интересом. Совсем не похожа на ту Анечку что раньше я видеть привык — от той, солнечной и веселой, "доброй королевы Анны", сейчас лишь запах духов и шелест платья остались — а лицо и взгляд как у капо из женского концлагеря. Впрочем, если бы моего сына кто-то хотел бы зарезать, я бы тоже озверел — а у женщин инстинкт выражен еще сильней!

— Слааава гееерооям!!

— Героям сала — вдруг отвечает Аня, зло усмехнувшись.

— Слаава!

— Сала!

— Слаава! Ненавижу, москальская тварь!

— Сала. Подавишься.

— Убьююю!

— Зубы сломаешь. Пробовали уже. Сам Кук — с ним у меня давние счеты.

— Стерва!

— Меня так звали. Знаешь меня? Откуда?

— Ненавижу!

— А я и не хочу — чтоб ты меня любила.

— Что вам от меня надо?

— Ты за что девочку убить хотела? Сама, без всякого приказа.

— За то, что у нее все есть! То, за что мы сражаемся — у нее уже. За то, что нетронутая — когда меня в схроне шестеро валяли, "чтоб готова была, к любому, ради нашей борьбы". А мне после доктор гонорею лечил. Я лишь последний год, в Львове, узнала, что такое настоящая жизнь — и то на время лишь, а после снова, в топку. А у нее это впереди должно было быть — выучилась бы на доктора, или еще на кого. Ненавижу! Она что, живая?

— Откачали. Ты даже с удавкой работать не научилась.

— Меня батя берег и жалел. На дело отпускал, лишь когда совсем безопасно, и туда, где гарнизона нет. Мало у меня убитых зрадныков.

— И сколько же?

— Восемь, нет, девять всего. Но мы сначала не душили а лишь с парнями ездили, пока они душили, мы вещи зрадныков перебирали, что поценнее, собой взять. И малых мне не доверяли — чтоб с одного удара о печку или об угол убить, как подобает.

— А сколько тебе лет, по-настоящему?

— Двадцать один. С тридцать второго года я.

— Олесь Чума, он же "Крыж", тебе и в самом деле отец? Или ты приблудная?

— Батя, не сомневайтесь! Бил меня страшно, если в чем провинюсь, но никому другому не дозволял. Говорил всем, это моя доча, и я один на нее право имею.

— А мамка где?