Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Неудивительно, что большая часть граждан возражать не стала. Однако в то время как поклонники Помпея восхищались гаргантюанским масштабом щедрости своего героя, его соратники по Сенату были далеки от восхищения. Там, в особенности на верхних скамьях, подозрительность достигала параноидальной величины. Было отмечено, что фундамент нового театра простирается почти до Овиле. То есть завершенное сооружение будет выситься над избирательным урнами. А, значит, выборы будут производиться буквально в тени Помпея. Казалось, сама Республика в опасности. Лозунг этот всегда объединял аристократию против слишком удачливых сограждан, послужил он своему назначению и теперь. Катул, давно являвшийся ведущим критиком неконституционной карьеры Помпея, умер вскоре после суда над Клодием, быть может, сведенный в могилу исходом процесса, однако несгибаемым ратоборцем на этом поприще оставался Катон, более чем готовый заняться Помпеем. В содружестве с вечным завистником последнего, Крассом, он организовал блок непреклонной оппозиции интересам Помпея, внезапно парализовав деятельность находящегося на вершине славы великого полководца. Сенат отказался ратифицировать данное им решение восточной проблемы. Ветеранам Помпея не предоставляли заслуженных ими хозяйств. Катон осмеивал даже его победу над Митридатом, называя ее «войной против женщин».[169]

Обиженный Помпеи недоумевал. Разве он не покорил триста двадцать четыре разных народа? Разве не удвоил размеры Римской империи? Так почему же Сенат отказывается воздавать ему должное? Пусть методы его действий и бывали незаконными, однако цели всегда являлись образцом следования традициям. Отнюдь не стремясь к установлению собственной царской власти, согласно мрачным наветам врагов, Помпеи всем сердцем не желал ничего большего, чем быть принятым в лоно истеблишмента. У него имелись собственные слабые места. Род его не принадлежал к числу древних. Престиж такого человека, как Катон, чьи достижения не превышали малой доли его собственных, вселял в него завистливое почтение. Даже когда его собственная репутация достигла максимума, после возвращения с Востока в 62 г. до Р.Х., Помпеи продемонстрировал едва ли не щенячье желание добиться встречного уважения Катона. Он даже пошел на развод с женой, несмотря на то, что она была сестрой его близкого союзника, Метелла Целера, и объявил, что он и его сын женятся на двоих племянницах Катона. Безусловно, являясь теперь самым завидным холостяком Рима, Помпеи предполагал, что Катон просто не может не дать своего согласия. Того же самого мнения придерживались и обе невесты, однако едва девицы принялись строить брачные планы, последовал сердитый окрик от дяди. Радостные возгласы превратились в слезы. В доме не было женщины, которая не стала бы на их сторону. Катон, однако, не принадлежал к числу тех мужчин, на которых можно было повлиять слезами. «Помпеи должен знать, — решительно объявил он, — что меня не обойти через девичью спальню».[170]

Смущенный жених остался униженным и посрамленным, с единственным приобретением от всей этой истории — враждой оскорбленного Метелла. Безошибочное чутье Катона к моральным высотам вновь помогло ему захватить выгодную позицию. Помпеи, оказавшийся на незнакомой ему территории, начал уставать под непрестанными наскоками противника. К весне 60 г. уже казалось, что он потерпел поражение. Как рассказывал Цицерон Аттику, великий человек весь день не делал ничего другого, как только сидел в задумчивом молчании «и взирал на тогу, которую носил в день своего триумфа».[171]

Какое бы удовлетворение ни получал Катон от таких сообщений, он тем не менее держался настороже. Даже окруженный обломками своих политических неудач, Помпеи оставался внушительным соперником. Всем было очевидно, что если он хочет разобрать завал, искусно устроенный на его дороге Катоном и Крассом, то ему потребуется союзник в ранге консула — и не просто союзник, а тяжеловес, способный уложить наповал Катона. Однако единственный очевидный кандидат на эту роль весной 60 года пребывал далеко от родных краев, в Испании.