Рубикон. Триумф и трагедия Римской республики

Даже боги благословили молодого Цезаря внушительным свидетельством своей милости. Когда Октавиан под безоблачным небом впервые въезжал в Рим, вокруг солнца появилось радужное гало. Потом, по прошествии трех месяцев, произошло еще более знаменательное явление. Когда Октавиан проводил игры, посвященные памяти убитого отца, над Римом заблистала комета. Взволнованные зрители называли ее возносящейся к небесам душой Цезаря. Сам Октавиан, усмотревший в появлении кометы предзнаменование собственного величия, публично признал это. Так и следовало поступить: стать сыном бога значит получить недурное повышение в чине — даже для наследника Цезаря. «Ты, парень, обязан всем собственному имени»,[281]

— ехидничал Антоний. Однако если фортуна действительно баловала Октавиана, то он обнаруживал умение мастерски распоряжаться ее дарами. Переигранным оказался даже такой прожженный популист, как Антоний. Он воспротивился требованию передать казну Цезаря для выплаты обещанных людям сумм; в то время как Октавиан, не колеблясь, продал несколько своих поместий и заплатил требуемое из полученных средств.

Наградой ему послужила особенная популярность — не только среди горожан, но и среди ветеранов Цезаря. Занявшись набором воинов вместе с Антонием, Октавиан скоро получил в собственное распоряжение личный — и полностью нелегальный — отряд телохранителей численностью в три тысячи человек. С помощью этого войска он на короткое время оккупировал Форум, и хотя ему скоро пришлось отступить перед существенно превосходящими силами Антония, он оставался ощутимой угрозой для планов своего соперника.

Но год уже подходил к концу, заканчивался и срок полномочий Антония. В отчаянной попытке сохранить за собой основу власти, консул отправился на север и, перейдя Рубикон в обратном направлении, вступил в Галлию, где объявил себя наместником провинции. Путь его перекрывал один из убийц Цезаря, Децим Брут, также претендовавший на этот пост. Вместо того чтобы уступить провинцию Антонию, Децим предпочел забаррикадироваться в Модене и пересидеть там зиму. Продвигавшийся вперед Антоний вознамерился голодом изгнать его из города. Так началась столь долго назревавшая новая гражданская война. А пока два прежних подручных Цезаря бодались, наследник диктатора обретался в их тылу. Не отдавая предпочтения ни одной из сторон и скрывая свои амбиции, он являл собой угрожающий и непредсказуемый фактор.

Сам он открыл свою душу одному лишь Цицерону. Октавиан не перестал обхаживать старого государственного деятеля после первой их встречи. И Цицерон, по-прежнему подозрительно относившийся к столь лестному вниманию, мучительно боролся с тем искушением, которому подвергал его Октавиан. С одной стороны, он стенал, обращаясь к Аттику: «Только посмотри на его имя, на его возраст!»[282]

Как мог Цицерон принять наследника Цезаря как такового, когда молодой авантюрист посылал ему бесконечные просьбы о совете, именовал «отцом» и настаивал на том, что и он, и его сторонники служат Республике? Но с другой стороны, если положение и так стало настолько отчаянным, то что еще можно потерять? К декабрю, получив известия с севера о начале войны, Цицерон наконец решился. Двадцатого числа он выступил с речью в зале Сената, до отказа заполненном людьми, и, продолжая настаивать на уничтожении Антония, законного консула, потребовал, чтобы Октавиан — «да, еще молодой человек, почти мальчишка»[283] — получил право набирать личную армию и был удостоен лестных общественных почестей. На сомнения сенаторов, бесспорно весьма удивленных таким предложением, Цицерон возразил, что Октавиан уже предоставляет Республике блестящие перспективы. «Гарантирую вам это, отцы-сенаторы, обещаю и торжественно клянусь!» Конечно же, как превосходно знал и сам Цицерон, возражения его были чрезмерными. Тем не менее даже в приватной обстановке он не проявлял особого цинизма в отношении перспектив Октавиана. Кто мог сказать, как проявит себя молодой человек, сидевший у ног его, внимавший его мудрости, впитывавший древние идеалы Республики? А если Октавиан, невзирая на все старания Цицерона, окажется его недостойным учеником, тогда всегда найдется способ разделаться с ним, когда представится соответствующая оказия. «Молодого человека следует похвалить и прославить — а потом вознести до небес».[284] В точности, как Цезаря, иными словами.