Рубин эмира бухарского

Рассказчик при ближайшем рассмотрении не только подтверждал, но и усиливал благоприятное впечатление, создававшееся от его речи. Во всем его облике, в движениях, взгляде чувствовались спокойствие и достоинство. Конечно, я был всего лишь малонаблюдательным молодым человеком, и люди, если напоминали мне что-либо, то обязательно книжное. Я смог бы описать блондинку, только сказав, похожа она, по моему мнению, на Ольгу Ларину или нет. Так вот, рассказчик лицом очень русского склада больше всего походил, я бы сказал, на портреты русских генералов, которые я видел в исторических книгах и в старых номерах журнала «Нива». Чувствовалось, что он привык к власти, к уважению, но вместе с тем в нем не было и следа надменности или кичливости.

Я перевел глаза на второго собеседника. Его гораздо труднее описать, тут я и не, мастер. Когда он привстал и потянулся к пепельнице, я обнаружил, что он выше среднего роста. Он был бы почти стандартного и поэтому почти неинтересного европейского типа, если бы не две детали: необычайная подвижность лица, говорившая о большой и непрестанной внутренней работе, и ясные спокойные серые глаза, совершенно не соответствующие общему нервному его выражению. На мгновение эти глаза остановились на мне. Я почувствовал их силу, или, как говорят нынешние физики, проницающую способность. Это был как зонд, неторопливо входивший в мой мозг без наглости, но и без застенчивости, без любопытства, но и без равнодушия. Когда они на вас останавливались, он вас изучал.

Внезапно он поднялся, и я вновь услышал его низкий глуховатый голос с, может быть, чуть-чуть излишне отчетливым произношением:

– Ну что ж, спасибо за интересную историю. Давайте заодно уж представимся друг другу. Моя фамилия – Листер.

– Очень приятно, – приподнявшись, сказал «мой портрет» из «Нивы» и протянул руку. – А моя фамилия Толмачев.

Серые глаза Листера остановились на Толмачеве: зонд шел прямо в середину.

– Не профессор Толмачев, археолог?

– Археолог, да, – последовал неторопливый ответ.

– Как интересно! Ну что ж, тогда нам только сидеть у ваших ног и слушать. Какой счастливый случай иметь такого попутчика.

– Что ж, буду рад потолковать и вас послушать. Времени у нас хватит. Вы, я полагаю, до конца?

– До конца, – подтвердил Листер. – Еду лечиться в Туркестан. Говорят, сушь и солнце спасут. У меня незалеченный туберкулез. В свое время помогла Швейцария – я около года пролежал в Давосе, но недавно, после этих трудных лег, опять была скверная вспышка.

Листер хотел выйти из купе, но почему-то поколебался, потом сказал, обращаясь ко мне и Паше:

– Нам, собственно, как соседям и попутчикам, следовало бы всем быть знакомыми. Павла я уже узнал, а вы, наш молодой длинный друг?

Луч был на мне.

Как трудно подавить врожденную застенчивость. Я проглотил слюну и сказал:

– Аристов. Глеб.

– Ну и прекрасно.

Он исчез в дверях.

2

Вскоре вышли в коридор и мы.

– А ты что, Паша, разве знаешь того тонкого? – обратился я к своему другу, когда мы оказались одни.

– Да, – ответил Паша немного смущенно, – мы познакомились при посадке.

– Но ведь мы же были все время вместе?

– Нет, я еще до тебя раз приходил на поезд. Этим было все исчерпано.

Все же мне казалось необычным, что Паша, такой малообщительный, успел заключить знакомство так быстро и что его новый знакомый звал его по имени. Но продолжать расспросы на эту тему я не мог, хотя бы уже потому, что, в конце концов, Паша был хозяином положения, я же не более чем зайцем.

Дело в том, что накануне ночью мы погрузились очень поздно, и я вошел в вагон последним. Я предполагал, что мне без билета или малейших проездных документов придется ехать всю дорогу, скрючившись в каком-либо кутке или на багажной полке. Но Паша провел меня в купе и, показав наверх, сказал только три слова: «Залезай и спи», – что я и сделал. До того, как заснуть, я прислушивался ко всем шорохам в вагоне и у меня не раз возникало сомнение: «А ну как проверка документов или билетов?» Меня мучительно тянуло юркнуть вниз под лавку, но я сдерживал себя, украдкой поглядывал на Пашу, который оставался невозмутимым. Ночь прошла спокойно, и теперь мы, как я сказал, мирно стояли у окна в коридоре, как будто оба были одинаково полноправными пассажирами.

– А кто еще есть в вагоне? – несмело спросил я.

Паша искоса взглянул на меня:

– Да вот увидишь сам.

Тут за Пашиной спиной откатилась дверь купе, и из него вышли пожилая женщина и тоненькая девушка лет шестнадцати. Лицо девушки осветилось радостью, когда она увидела Пашу. Она кивнула ему, а мать (если это была ее мать) обратилась к нему:

– А, Паша! Что, встал Владимир Николаевич?

– Встал, встал, – отвечал он, украдкой поглядывая на девушку. – Позвать его?

– Зачем? Давайте все зайдем к нему.