Рубиновый лес

Матти ухмыльнулась в свой бокал с вином, изрядно повеселев не то от выпитого, не то от услышанного. Я тоже довольно быстро опустошила кубок, но, увы, не тарелку: ни треска, ни оленина совсем не лезли в горло, пока ярлы вереницей шествовали к нашему столу. Несмотря на то что их было всего восемь, мне казалось, что вручение подарков длится уже целую вечность. Музыка лангелейка[9], волынок и барабанов тонула в гвалте, пока столы спорили, кричали поздравления и ругались между собой. Особенно громким был стол туата Талиесин – основанный легендарным королём-бардом, этот туат породил сотни талантливых музыкантов и стихоплётов, поэтому его представители всегда прекрасно развлекали себя сами. Даже чересчур…

Однако в какой-то момент и стол Талиесина, и музыка стихли. А следом замолкли все, кто был в зале.

– Истинный господин, король и хозяин Круга, Оникс Завоеватель из рода Дейрдре!

Я почувствовала приближение отца ещё до того, как толпы у дверей зала хлынули в разные стороны, расступаясь и падая ниц. Пусть и почти слепой на оба глаза да вдобавок ещё стремительно теряющий слух, мой отец по сей день вселял чувство благоговения и страха. Особенно когда был без маски, как сейчас. Очевидно, Ллеу хорошо постарался, потому что на лице Оникса не осталось ни одной зловонной язвы, а кожа была ровной и белой, как мрамор. Ни возраст, ни даже болезнь не смогли отнять в этот знаменательный день его красоту, прославленную в балладах ровно настолько же, насколько была прославлена его жестокость. Пшеничные волосы, всего на тон темнее, чем мои, волнами скатывались по плечам, а глаза, тоже васильковые, будто светились от подёрнувших их бельм. Единственное, что различало нас с отцом, – это наличие у меня россыпи веснушек и более аккуратные черты лица. Может, это у меня от матери? Должна же я быть хоть в чём-то похожа на неё…

– Отец!

Я подорвалась с места, едва не опрокинув графин с мёдом, и тут же сбежала с помоста. Лишь в этот день, особенно когда отец впервые за долгие месяцы предстал передо мной в полном здравии, я могла позволить себе подобную вольность. Оникс выразил своё разрешение мягкой улыбкой, но быстро стёр её с лица: никто не должен был заметить, что с внутренней стороны его губ зияют чёрно-коричневые раны. Их вид мигом отрезвил меня, напомнив, что никакое это не здравие… Всего лишь его видимость для туатов.

– С днём рождения, дочь моя, – произнёс Оникс. – Вознесение не знаменует переход власти, но знаменует вступление в право наследовать её. С этого дня ты будешь делить со мною не только кровь, но и обязанности, пока не сменишь меня окончательно, как лето сменяет зиму. Отныне мы равны. И в качестве символа этого равенства я пришёл подарить тебе новый трон, не запятнанный кровью и ошибками прошлых правителей, изготовленный по твоему образу и подобию, как изготавливается трон каждого потомка Дейрдре.

Это правило соблюдалось из поколения в поколение безукоризненно: трон отца, выкованный для наследника моим дедом, напоминал массивное кресло из цельного куска чёрного гранита. Мой же трон, который дюжина слуг, распахнув двери, выкатила в центр зала на деревянной платформе, был в два раза меньше… и в дюжину раз прекраснее. Основание из золотого стекла напоминало застывший солнечный свет, а самоцветы, которыми выложили всю спинку и даже подлокотники, складывались в цветочный узор, словно витраж.

Я почувствовала жжение слёз в переносице, глядя на свой будущий трон, который установят в тронном зале сразу после того, как умрёт мой отец. Ведь трон правителя – его отражение. Но в случае Оникса это было отражение его любви ко мне.

– Я клянусь стать достойной этого великолепного трона, мой господин, – сказала я так громко, как мне позволил дрожащий голос, и упала перед отцом на колени, не жалея дамастовой юбки.

– Я в тебе не сомневаюсь, – кивнул он снисходительно. Упрямое лицо Оникса с жёсткими чертами всегда смягчалось и светлело, когда я вела себя столь почтительным образом, будто это его умиляло. – Поднимись, Рубин. Полночь миновала. Пришла пора принимать гейсы.

Оникс взмахнул рукой, безмолвно приказывая вернуть трон в мастерскую. Тем самым он освободил пространство для восьми ярлов, вновь вышедших из-за столов и выстроившихся между нами шеренгой. Среди них, в самом конце, я заметила юношу, который точно не подходил к моему столу прежде. Я тут же принялась вспоминать: один, два, три… Сколько всего ярлов принесли мне дары? Семь? Очевидно, этот юноша был восьмым, проигнорировавшим старые традиции и правила приличия. Он стоял у самого края – не очень высокий, но крепкий и с военной выправкой. Мне толком не удалось разглядеть его лицо за ниспадающими белокурыми волосами, но зато удалось заметить улыбку, когда он, опустившись на одно колено вслед за остальными, вынул из ножен спату[10].

Все восемь ярлов вонзили свои мечи меж каменных половиц рядом с преклонённым коленом и спустили ладони с рукояти на основание клинка.