Рука Оберона

Комната, в которую она вела, была пустой, маленькой гостиной, без окон, слабо освещенной все еще тлеющими углями в ее единственном очаге. Каменные стены смыкались надо мной в сводчатый потолок.

Камин был, вероятно, природной нишей. В противоположной стороне была устроена большая бронированная дверь, из замка ее торчал большой ключ. Я вошел, взял свечу с ближайшего стола и двинулся к камину, чтобы зажечь ее. Когда я опустился на колени и стал искать среди углей пламя, то услышал за дверью тихие шаги. Повернувшись, я увидел его у порога. Он был примерно метров полутора ростом, горбатый. Волосы и борода у него были даже длиннее, чем я помнил. Дворкин был одет в ночную рубашку, доходившую ему до лодыжек. Он держал в руке масляную лампу, и его темные глаза вглядывались в меня над ее покрытым сажей стеклом.

— Оберон, — произнес он. — Пришло, наконец, время?

— Какое именно время? — переспросил я мягко.

Он засмеялся:

— Какое же еще? Время уничтожить мир, конечно!

Я держал свет подальше от лица, а говорить старался голосом на октаву ниже.

— Не совсем, — возразил я.

Он вздохнул:

— Ты все еще не убежден?

Он посмотрел вперед и вскинул голову, приглядываясь ко мне.

— Почему ты должен все портить? — спросил он.

— Я ничего не испортил.

Он опустил лампу. Я снова отвернулся, но он, в конце концов, сумел разглядеть мое лицо. И засмеялся.

— Забавно. Ты явился, как юный лорд Корвин, думая поколебать меня семейными чувствами. Почему ты не выбрал Бранда или Блейза? Лучше всего нам послужили детки Клариссы.

Я пожал плечами и встал:

— И да, и нет.

Я решил кормить его двусмысленностями, пока он принимал их и отвечал. Могло всплыть что-то ценное, и это казалось легким способом держать его в хорошем настроении.

— А ты сам? — продолжал я. — Какой лик ты придал бы всему?

— О, чтобы завоевать твое доброе расположение, я скопирую тебя, — заявил он, а затем принялся смеяться.

Он откинул голову, и, пока его смех звенел около меня, с ним произошла перемена. Рост его, казалось, увеличился, а лицо переместилось по горизонтали, словно парус, повернутый к ветру. Горб на его спине уменьшился, когда он выпрямился и стал выше. Черты его лица преобразились, а борода почернела. К тому времени стало очевидным, что он каким-то образом перераспределил массу своего тела, потому что ночная рубашка, доходившая ему до лодыжек, была теперь на полпути к его голеням. Он глубоко вздохнул, и плечи его расширились. Руки удлинились, выпуклый живот сузился, талия стала тоньше.

Он достиг моего плеча, а затем стал еще выше. Горб его совершенно рассосался. Лицо его исказилось в последний раз, перестроенные его черты застыли. Смех его упал до смешка, растаял и кончился ухмылкой. Я увидел более хрупкую версию самого себя.

— Достаточно? — поинтересовался он.

— Да, ладно.

Я вытащил дрова из поленницы справа от себя. Мне была на руку любая задержка, которая давала время для того, чтобы изучить его реакцию. Пока я занимался этой работой, он подошел к креслу и сел. Когда я бросил на него быстрый взгляд, то увидел, что он не глядел на меня, а уперся взглядом в тени. Я кончил разводить огонь и поднялся, надеясь, что он скажет еще что-нибудь. В конце концов он и сказал:

— Что сталось с великим замыслом?

Я не знал, говорит ли он о Лабиринте или о каком-то отцовском генеральном плане, в который не был посвящен. Поэтому я ответил:

— Можешь сам мне об этом доложить.

Он вновь засмеялся.

— Почему бы и нет? Ты переменил свое мнение, вот что случилось.

— С какого на какое, на твой взгляд?

— Не смейся надо мной. Даже ты не имеешь права смеяться надо мной. Меньше всех — ты.

Я поднялся:

— Я не насмехался над тобой.

Я прошел через комнату к другому креслу, перенес его поближе к камину, напротив Дворкина, и уселся.

— Как ты узнал меня? — спросил я. — Где я нахожусь, едва ли кому-то известно.

— Это правда.

— Многие в Амбере думают, что я умер?

— Да, а другие полагают, что ты путешествуешь на Отражениях.

— Понятно, — произнес я, а затем задал вопрос — Как ты себя чувствуешь?

Он зло усмехнулся.

— Ты хочешь сказать, по-прежнему ли я сумасшедший?

— Ты выражаешь это грубей, чем мне бы хотелось.

— Есть ослабление, но есть и усиление, — пояснил он. — Оно находит на меня и снова покидает. В данный момент я почти вновь стал самим собой. Я говорю: почти. Это шок от твоего визита, наверное. Иногда в голове у меня не все в порядке. Ты это знаешь. Однако, иначе быть не может. Это ты тоже знаешь.

— Полагаю, что знаю. Почему бы тебе не рассказать мне об этом заново? Один лишь рассказ может заставить тебя почувствовать себя лучше, а мне может дать что-то такое, что я упустил. Расскажи мне обо всем.

Он снова засмеялся.