Рука судьбы или Этюд о предопределенности

На следующее утро после нашего прибытия, запасшись проводником и всей необходимой экипировкой, мы пересекли Нил и направились к чудесной Долине Смерти, к «Гробницам Царей». Едва начало светать. Далеко на горизонте со стороны востока сияла длинная полоса, испускавшая широкий веер световых стрел, что пронзали сердце уходящей ночи, изгнанной прочь, подобно бродяге, этими яростными предвестниками Царя Дня. Перед нами смутно вырисовывалась гряда невысоких холмов, окутанных странной, леденящей душу тишиной, что кажется особенно зловещей за час до рассвета. Гранитное сердце некрополя бдительно оберегало забальзамированные тела царей; быть может, некогда перед ними трепетали народы, но ныне имена их мало кто помнит. Вековая пыль покрывает их величие. Их слава прошла, как исчезнувшие лучи вчерашнего солнца. Время обошлось с ними даже хуже, чем с безымянными мертвецами, не оставившими по себе никакой памяти: будучи при жизни царями, они обречены были стать по смерти добычей бессмертного любопытства. Их извлекают из мест вечного упокоения, покупают и продают, как товар, помещают в стеклянные витрины, и на них со смехом и издевками глазеют невежественные толпы; их тела обнажают, деяния записывают, безумства каталогизируют. И все же, несмотря на этот урок, современный человек предпочитает не замечать подобные перспективы и честолюбиво стремится к величию, божественному или дьявольскому.

Мрачное великолепие и грандиозность пейзажа, окружающего царские могилы, не поддаются описанию. Здесь испытываешь острое чувство завораживающей опустошенности, и с трудом удается подавить дрожь ужаса в сердце и благоговейный страх в душе. На каждом шагу — осыпающиеся руины катакомб и надменных монументов: торжественные свидетели былой славы, скульптурные насмешки над живыми, бесполезные стражи…

В этой долине царит тишина, таящая в своей неподвижности бессвязные слова, пусть камни и не обладают даром речи, а души мертвых давно стали безмолвными призраками.

Взгляд возносится к безграничному голубому куполу небес, распростертому над холмами, затем вновь погружается в могильную тьму, где спят фараоны, и сердца живых содрогаются от страха — не от страха за себя, ибо человеческое «я» здесь ничего не значит, но от ощущения всевластной тайны, именуемой жизнью, и тайны тайн, называемой смертью: ведь смертный не в силах понять, проникнуть в эти тайны, подчинить их себе, и никогда еще не удавалось ему их разгадать.

На мгновение мы невольно остановились у входа. Казалось, что здесь, на пороге, все живое и неживое противилось вторжению людей.

Большая летучая мышь вылетела из одной из соседних гробниц и, ослепленная светом, бросилась нам в лицо, издала отвратительный крик и, беспорядочно размахивая крыльями, исчезла вслед за ночью.

Мы думали, что мы здесь одни и первыми отважились проникнуть в то раннее утро в святилище мертвых, к реликвиям царственного великолепия. Но это было не так. Едва ли в ста шагах от нас мы различили фигуру молодого иностранца; он оставался глух ко всему окружающему и казался околдованным волшебной тишиной, пронизывающей таинственную гробницу. Что-то необычное в нем сразу же привлекло наше внимание. Дело было вовсе не в том, что он находился там в одиночестве в столь ранний час, хотя и это само по себе выглядело странным, поскольку в Эль-Карнаке в такое время года туристов не найти. Его окутывала какая-то неуловимая аура. Разве мы не знаем людей, окруженных особой атмосферой, все черты и жесты которых выражают утонченную душу; с другой стороны, не знаем ли таких, что лишены всякой выразительности — лишены этого качества в той же мере, что и самой души?

Незнакомец снял головной убор, очевидно, в знак почтения к древней обители прославленных мертвецов. Он так и стоял с непокрытой головой, и нельзя было не заметить, что на его резко очерченном и почти красивом лице застыло выражение печали и отчаяния, странным образом соответствовавшее окружению. Это был англичанин в обычном туристическом костюме, но что-то в нем гармонировало с причудливой странностью долины и словно превращало его в часть общей картины; он мог бы показаться живым примером невидимой силы, именуемой связностью, что мы охотно различаем в судьбах народов, но не желаем признать в индивидуальной Судьбе Человека.

Мы приблизились к нему, намереваясь дружески представиться, но, к нашему удивлению, он с какой-то непонятной подозрительностью, не ответив на наши приветствия, поспешно направился к одной из дальних гробниц и с уверенностью человека, хорошо знающего это место, вошел в нее и скрылся из виду.