Руки матери

Впрочем, на октябрь нельзя было пожаловаться. Хотя в октябре случались затяжные дожди, все-таки обычно выдавался денек-другой, когда показывалось нежаркое солнце. Но и тогда порывистый ветер, безжалостно трепавший порыжелую листву и разносивший по воздуху серебристую паутину, напоминал о том, что холода не за горами.

В такие ясные дни Митя, придя из школы и наспех перекусив, выходил с лопатой на огород копать картошку.

Вместе с ним выходила Катька. Все время, пока Митя был в школе, она скучала в избе одна-одинешенька. Копать землю было ей не под силу, но она довольно ловко выбирала из-под Митиной лопаты свежие розоватые клубни и складывала их в ведро.

Проходил октябрь, и наступала унылая, беспросветная пора поздней осени. Солнце больше не взглядывало на опустевшую землю. Бесшумно опадала последняя припозднившаяся листва. Стаи журавлей тянулись к югу, тоскливо перекликаясь под свинцово-серыми облаками. Мелкий, надоедливый дождь лил и лил, не переставая.

Наконец прекращался и он. Наступали заморозки. По утрам крыши домов были покрыты белесоватым инеем, подмерзала земля.

В первую военную зиму Митя еще не научился плести лапти, а никакой другой обувки у него не было. Поэтому по утрам, собравшись в школу, он выжидал, когда гомон школьников смолкнет на улице, и лишь после этого выбегал из дому.

Леденящий холод сжимал, словно клещами, его босые ступни, пронизывающий ветер забирался под холщовую рубаху. Что есть духу Митя бежал вдоль деревни, не останавливаясь до тех пор, пока не оказывался на высоком школьном крыльце.

Раздавался звонок, ребята рассаживались по местам, в класс входила Мария Сергеевна, начинался урок. А Митя почти ничего не видел и не слышал. Закоченевшие ноги начинали отходить в тепле, и это было так больно, так кололо и щипало покрасневшие пальцы, как будто бы тысячи острых иголок вонзались в них. Кусая губы, чтобы подавить стон, Митя изо всех сил старался не заплакать, но это ему не всегда удавалось, и тогда крупные слезы, словно раскаленные горошины, обжигали ему щеки, падали на раскрытую книгу.

В ту осень Митя с нетерпением ждал первого снега. Он знал: выпадет снег - кончатся все полевые работы, и тогда Митин сосед дедушка Евсей будет сидеть дома.

И вот выпал снег. В тот же день Митя как бы по-соседски пришел к дедушке Евсею и молча уселся на лавку у самого порога.

Дед Евсей стамеской выдалбливал в санном полозе пазы для копыльев.

Митя не решался подать голос до тех пор, покуда сам хозяин не спросил:

- Ну, чего молчишь? Аль забыл, зачем пожаловал?

И тогда Митя, смущаясь, запинаясь на каждом слове, ответил чуть слышно:

- Я... Мне... Мне бы лапти сплести... Основу то есть... Начать бы... Я-то не умею...

Дед Евсей сказал с хитрым прищуром:

- Ну и жених! Кто же за тебя замуж пойдет, коли ты лаптя себе сплести не умеешь?

Окончательно сконфуженный словами старика, Митя молча потупился, но в душе он ликовал: раз дедушка шутит, значит, не откажется помочь.

И в самом деле дедушка Евсей отложил в сторону стамеску, спросил:

- Ну, где там у тебя лыко?

Митя опрометью кинулся в сени и тут же вернулся с пучком заранее приготовленного лыка.

Спустя немного времени он вышел из избы деда Евсея со связанной основой лаптей и, не помня себя от радости, помчался домой.

Дома он, не откладывая, сел плести лапти. По готовой основе плести было нетрудно, и к вечеру пара лаптей была готова. Мать пришила к ним суконные опушни.

Наутро Митя обул лапти, надел свой видавший виды старенький зипун из серого домотканого сукна, нахлобучил на голову изрядно вытертую заячью шапку и, теперь уже не боясь мороза, степенно пошагал в школу.

Но с наступлением зимы приближалось новое испытание - голодное время.

Задолго до Нового года переставала доиться корова. Семья садилась на хлеб с картошкой. Ближе к весне подходили к концу скудные запасы муки.

Чтобы как-то отодвинуть наступающий голод, мать загодя начинала подмешивать в квашню сначала тертую сырую картошку, а когда и картошки оставалось совсем немного, в дело шел зеленый капустный лист. Хлеб с капустным листом мало напоминал настоящий хлеб, он был темный, тяжелый, склизкий, и дух от него шел такой тяжелый, что его не выносила даже кошка.

Катька такой хлеб никак не признавала за хлеб и, размазывая по лицу слезы, упрямо тянула:

- Ма-ма-а! Хочу хлеба-а-а! Хле-е-ба-а!

Мать в ответ заливалась слезами горше самой Катьки.

А Митя ел. Он был уже большой и понимал, что никакими слезами не выпросишь того, чего нет в доме. Он ел, хотя от такой еды его тошнило, кружилась голова и не было ни сил, ни желания что-то делать, даже просто двигаться. Он часто пропускал занятия в школе, целыми днями неподвижно лежал на полатях.

Но наступал день, когда кончался и капустный лист. Тогда мать начинала подмешивать в лепешки древесные опилки.

В это самое время, когда положение казалось совершенно безвыходным, семью выручала Белянка. В начале марта, ночью, когда Митя и Катька еще спали, мать вносила в избу только что появившегося на свет, беспомощного, длинноногого, головастого теленка. То-то был праздник! Ведь теперь у Белянки появится молоко!