Рукой Данте

Многие полагали, что допустимо и даже богоугодно молиться о благе для других. Не видя в этом ничего дурного, он видел в такой молитве большую глупость, потому что не знал никого, кто был бы спасен от смерти, утраты бессмертной души или виселицы через молитву от его имени или за него, возносимую другим. То, что смерть настигала даже невиннейших младенцев, представлялось ему достаточным эмпирическим доказательством непоколебимой воли Господа, которому можно и должно молиться лишь во имя служения и который не приемлет просьб даже чистейших, невиннейших и честнейших о благополучии, будь то единственная еще не рожденная душа или все человечество. Молитва, считал он, автономна и самоосуществима.

Сама по себе искренняя, прочувствованная и ставшая привычной молитва дает силы и пополняет их.

Сама по себе искренняя, прочувствованная и ставшая привычной молитва о служении Богу, о желании стать сосудом Его воли и дыхания формирует из нас такой сосуд, как безостановочно работающий гончарный круг.

В это он уверовал давно и столь же давно понял, что такая вера привлекает к нему пристальный взгляд церкви, видевшей в ему подобных еретиков и преследовавшей их как таковых. Он, однако же, не чувствовал в себе ни вины, ни стыда, ни следа ереси. Сказать по правде, большей ересью казалась отвратительная и общепринятая концепция — принятая, похоже, даже самой Римской церковью, — согласно которой молитва ничем не отличалась от дешевой металлической монеты, употребляемой для покупки Божьей милости.

И однажды во время молитвы, когда чудовищный отзвук этой веры догнал и потряс его, все развалилось.

Сердце замерло на мгновение, словно для того, чтобы сделать вдох. И за последним биением и последним вдохом вдруг разверзлась необъятная, зияющая пустота.

Он молился себе: молился не Богу, существовавшему без него, молился не Богу, жившему в нем самом, но молился Богу, которым был он сам. Открывшаяся внезапно ужасная истина — так было всегда — расколола, разделила его.

Это случилось под мозаикой Бога Пантократора. Впервые небо безумия рухнуло на него, и то было началом конца.

Джо Блэк, похоже, был неприятно удивлен.

— Аутентификация?

Что ты имеешь в виду? Какая еще аутентификация? По-моему, она древняя.

Я представил, как таскаюсь с этой штукой, показывая в качестве подтверждения один-единственный документ: свидетельство со словами «по-моему, она древняя». Подпись, имя и звание: «Джо Блэк, Pezzo Grosso».

— По-моему, тоже, — сказал я. — И на мой взгляд, она настоящая. Но этого недостаточно. Нам нужна бумажка. Высококлассная бумажка. Чем выше, тем лучше.

— А, черт! — простонал Луи. — Что же получается? Я совершаю девять гребаных смертных грехов, летаю в гребаных самолетах, где и закурить нельзя, а потом оказывается, что эта штука, может, и не настоящая? Вот что я вам; скажу: мне осточертело все это дерьмо.

— Не беспокойся, Луи, — сказал я. — Об остальном позабочусь я сам.

Джо Блэк посмотрел на Левшу.

— Если делать, то делать как надо. Ники знает, как надо. Потому он здесь.

— Видите ли, — пояснил я, — нам нужно по крайней мере доказать, что рукопись из того времени, когда писал Данте.

— И как ты это сделаешь? — спросил Джо Блэк.

— Мы отвезем ее в Аризонский университет для углеродного анализа, а потом съездим в одно место в Иллинойсе, где находится самая уважаемая в мире лаборатория технического анализа. Но сначала мне придется вернуться в Италию. Необходимы датированные документы, написанные там и тогда, где и когда писал Данте. Мы сможем сравнить материал и чернила. Мне нужно получить образцы водяных знаков на бумаге того времени. Понимаете, у нас нет почерка для сравнения, поэтому придется основываться на косвенных доказательствах, которых лучше собрать как можно больше.

— Как ты получишь датированные документы? — спросил Джо Блэк.

— Украду, — ответил я.

Внезапная ужасная мысль: она умерла за это. Или еще хуже: Бог, отвечая на дьявольскую гордыню, на его своенравное стремление описать Рай, дал ему вожделенное вдохновение, предав смерти ее, через него, за него, — жестокое доказательство того, что нет никакого вдохновения для того, кто желает сотворить или объяснить то, что может и уже сотворил и объяснил только Он сам. В тот давний день, перешедший в ночь безграничности, — благословенно редкий и достаточный для жизни любого человека, — он возжелал не только читать звезды той ночи, но и писать их.

Ее смерть не принесла ему ничего, кроме его собственной жалкой, мучительной смерти еще при жизни.

Считалось, что именно в Вероне под покровительством своего патрона делла Скала Данте завершил две первые кантики поэмы, «Ад» и «Чистилище», первую, вероятно, в конце 1313-го, а скорее в 1314-м; вторую — в последние месяцы 1315-го.

Остаток жизни Данте провел в Равенне, где жил с 1318-го под крылом Гвидо Новелло да Полента. Судя по всему, там, же он закончил «Рай».