Рукопись Бэрсара

– Баруф, а тебе не хочется хоть что‑то о себе рассказать? Я ведь о тебе ничего не знаю.

– Тебя это задевает?

– Да. Нас здесь только двое. Если уж верить…

– Я верю, Тилам. Просто есть воспоминания… лучше бы их не трогать. Я родился в Аразе. В трущобах. Мне было одиннадцать лет, когда дядя меня забрал. – Он замолчал, долго молчал, а потом сказал глухо: – Нет. Не могу. Прости, Тилам. Когда дядя взял меня к себе… я сначала прятался на ночь… не верил, что добро можно делать просто так. А потом… Нет, до самого Сэдгара ничего интересного.

– А твои родители?

– Не знаю. Никогда не пытался о них узнать. Все равно не смог бы помочь. – Он опять молчал, и у него хрипело в груди. – Я устал, Тилам. Давай спать.

Я усмехнулся в темноте: заснёшь ты теперь!

И он заговорил:

– Наверное, ты не поймёшь. Араз – это как клеймо на душе. Кем бы я ни стал… оно во мне сидит. И когда я дерусь за будущее – это должно быть будущее без Араза. Понимаешь? Будущее, в котором не может быть меня.

– А меня?

– Тебя это тревожит?

– Ещё как! Представь: началась заварушка, в ней прикончили одного из Бэрсаров. Я ведь даже не знаю, который из местных Бэрсаров приходится мне предком. Результат: известный тебе Тилам Бэрсар не появится на свет, не наделает глупостей и не изобретёт машину времени. Как тебе такой вариант?

– Никак. Я уверен, что исторические процессы, если они уже начались, необратимы. Здесь мы с тобой принадлежим только Квайру.

– А я вот не уверен. Ладно, проверим «парадокс дедушки».

– Что?

– А, старая шутка. Суть в том, что некто отправляется в прошлое и убивает своего дедушку накануне свадьбы.

– А потом?

– Проверю на своей шкуре.

– Мне нравится твой оптимизм.

– Знаешь, Баруф, я очень пугаюсь, когда ты начинаешь меня хвалить. Что у тебя на уме?

Он тихо засмеялся:

– Угадал, как всегда. Есть неприятный разговор. Правда, я хотел завтра.

– Спасибо! Лучше уж сразу.

– Тебе придётся пожить в городе до весны.

– Зачем?

Он не ответил.

– Значит, надо докапываться самому?

– Не докопаешься, – сказал он спокойно. – Пять дней назад умерла вдовствующая государыня.

Новость что надо – мне стало трудно дышать. Она была нашим верным врагом‑покровителем, эта неугомонная старуха, гроссмейстер интриги, единственная опора своего неудачного сына. Но Ниер III ещё осенью подписал себе приговор, назначив наследником своего двоюродного брата, кеватского прихлебателя кора Тисулара. Ну, теперь…

– Ты об этом, конечно, узнал только сегодня?

– Нет, – кротко ответил Баруф. – В тот же день.

И послал меня к Угалару. Все верно. Нельзя было откладывать: это для старухи мы были козырями в игре с Тибайеном, для Тисулара мы – кость в горле.

– Уже взялись, – прямо на мысль ответил Баруф. – Солдаты будут здесь через два дня.

– А ты?

– Завтра ухожу в Бассот.

– В такое время?

– В какое? – спросил он устало. – Когда ещё ничего не могу?

– Подождёшь, пока уже не сможешь?

– Драться? На это Тисулар и надеется. Отличный повод позвать кеватцев. Спасибо! Я не нанимался сажать его на престол.

– А крестьяне?

– А зачем я, по‑твоему, ухожу? Стоит мне с кем‑то задраться, и села поднимутся.

– Как раз об этом я и думал.

– Квайр голый, Тилам. Дороги открыты, армия завязла под Гардром. Раньше весны я ничего не могу. Когда поплывут дороги, у нас будет время кое‑что сделать. Ну, а если… Кас ближе, чем Кайал.

И опять я не ответил, потому что лучше мне было не отвечать. Решение единственное – я сам это понял, когда он выложил мне свою невесёлую весть. Просто я был разъярён. Конечно, он правильно сделал, что не сказал мне тогда : не смог бы я так разговаривать с Угаларом, да и с Тубаром тоже, если бы не чувствовал за собой силу – силу, которой у нас уже нет. Но как унизительно знать, что ты – болванчик, марионетка, что тобою просто играли – даже если это делалось ради тебя! Не время выяснять отношения, но я не забуду, я это запомню, Баруф, и больше ты так со мной не сыграешь! Но надо было кончать разговор, и я спросил через силу:

– Значит, в Касе я тебе не нужен?

– Ты не дойдёшь до Каса.

– Ты это знаешь!

– Да, – сказал он спокойно. – Я знаю, что ты стиснешь зубы и будешь молчать, пока не свалишься, но ты обязательно свалишься, Тилам. У меня крепкие парни, но дойдут не все. Просто их я могу оставить в лесу – тебя нет. Ты пропадёшь.

– Хороший предлог.

– Отнюдь не предлог. Я не хочу тебя потерять. Ты мне нужен. Не только твоя голова, но и ты сам.

И я понял, что это правда. В голосе его были тепло и боль, и ради этого можно все простить, даже то, чего нельзя прощать.

И я пробурчал, сдаваясь:

– А сам как пойдёшь? Больной?

– Не в первый раз. Спим?

И ещё кусок жизни остался позади.

Серенькое утро приняло нас в себя; мороз отпустил, и ватная, вкрадчивая тишина стояла в лесу. Копыта беззвучно ступали в размякший снег, не ржали кони, не звякала сбруя. Серыми призраками в тишину уходил наш отряд: десяток крепких парней на крепких мохнатых лошадках, поникший в седле Баруф и я… пока.

Они молчали, а я не мог молчать. Тревога или, скорее, страх? Что делать: я уже отвык быть один.

– Баруф?

Он поднял обтянувшееся за ночь лицо.

– Ты уверен, что дойдёшь?