Рукопись, найденная в Сарагосе

С этими словами он отворил дверь, я тут же выскочил, желая убежать как можно скорей; именно это мне и следовало сделать; когда вдруг, не знаю уж, что за бес вдохновил и попутал меня — я отбросил вуаль и кинулся на шею моему наставнику, восклицая:

— Жестокий! Ты хочешь быть причиной смерти влюбленной графини?

Санудо узнал меня; сперва он остолбенел, потом залился горькими слезами и с признаками живейшего отчаяния повторял:

— Боже, великий боже, смилуйся надо мной! Вдохнови меня и просвети на дороге сомнений! Господи, единый в трех лицах, как же мне теперь быть?

Жалость овладела мной, когда я увидел бедного моего наставника в таком плачевном состоянии; я упал к его ногам, умоляя простить и клянясь, что мы с Вейрасом свято сохраним его тайну. Санудо поднял меня и, плача навзрыд, промолвил:

— Несчастный мальчуган, неужели ты допускаешь, что боязнь показаться смешным способна довести меня до отчаяния? Это ты погубил себя, и о тебе я плачу. Ты не страшился обесчестить то, что в нашей вере священнее всего: ты выставил на посмеяние святой трибунал покаяния. Мой долг — обвинить тебя перед инквизицией. Тебе угрожают тюрьма и пытки.

После чего, прижав меня к груди, он с глубочайшей болью прибавил:

— Дитя моё, не отчаивайся; быть может, я сумею исходатайствовать, чтобы нам дозволили самим назначить тебе наказание. Правда, оно будет ужасным, но не окажет пагубного влияния на твою душу.

Сказав это, Санудо вышел, запер дверь на ключ и оставил меня в оцепенении, которое вы можете себе представить и которое я не стану даже пытаться вам описывать. Мысль о преступлении до тех пор не возникала в моём воображении, и я считал наши кощунственные проделки невинными шутками. Убоявшись неотвратимой кары, я оцепенел и даже плакать не мог. Не знаю, как долго пребывал я в этом состоянии; наконец, двери отворились. Я увидел приора, пенитенциария[177] и двух орденских братьев, которые взяли меня под руки и провели, не знаю уж по скольким коридорам, в отдаленную комнату. Меня бросили на пол и заперли за мной двери на двойной засов.

Вскоре я пришел в себя и начал осматриваться в моей темнице. Луна сквозь железные прутья решетки освещала камеру; я увидел стены, испещренные разными надписями, сделанными углем, и в углу — охапку соломы.

Окно выходило на кладбище. Три трупа, облаченные в саваны и помещенные на носилки для покойников, лежали у притвора. Зрелище это устрашило меня; я не смел глядеть ни в комнату, ни на кладбище.

Вдруг я услышал говор на кладбище и увидел входящего туда капуцина с четырьмя могильщиками. Они подошли к притвору и капуцин сказал:

— Вот тело маркиза Валорнес: поместите его в комнате для бальзамирования. Что же до этих двоих христиан, опустите их в свежую могилу, вырытую вчера.

Как только капуцин произнес эти слова, я услышал протяжный стон, и три отвратительных привидения показались на ограде погоста.

Когда цыган дошел до этого места, человек, который в первый раз нам помешал, вновь пришел отдавать ему отчет в делах, но Ревекка, ободренная прежним успехом, сказала самым авторитетным тоном:

— Сеньор вожак, я должна непременно узнать, кто были эти привидения, иначе всю ночь не засну!

Цыган обещал удовлетворить её желание, и в самом деле, отсутствие его продолжалось недолго. Он вернулся и продолжал следующим образом:

— Я сказал вам, что три отвратительных привидения показались на кладбищенской ограде. Призраки эти и сопутствующий им протяжный стон устрашили четырех могильщиков и предводителя их, капуцина. Все бежали, крича благим матом. Что до меня, я тоже испугался, но ужас мой проявился совершенно иначе, ибо я остался как бы прикованный к окну, одурманенный и почти лишенный чувств.

Вдруг я увидел, как два привидения соскакивают с ограды на кладбище и подают руку третьему, которое, казалось, ходит с превеликим трудом. Вслед за сим появились другие привидения и примкнули к первым, так что их стало вместе примерно с десяток или с дюжину. Тогда самое грузное привидение, которое еле сползло со стены, извлекло фонарь из-под белого савана, приблизилось к притвору и, внимательно осмотрев все три трупа, сказало, обращаясь к своим спутникам:

— Друзья мои, перед вами тело маркиза Валорнес. Вы видели, как недостойно обошлись со мной мои коллеги. Каждый из них нёс дикую чушь, утверждая, что маркиз скончался от отека легких. Только я один, я, доктор Сангре Морено, был прав, доказывая, что была это angina polyposa,[178] превосходно известная всем ученым врачам. Однако, едва я произнес термин angina polyposa, вы видели, сами видели, как скривились мои уважаемые коллеги, которых я не вправе назвать иначе, как ослами. Вы видели, что они пожимали плечами, поворачивались ко мне спиной, считая меня, по-видимому, недостойным сочленом их собрания. Ах, конечно же, доктор Сангре Морено не создан для их общества! Погонщики ослов из Галисии и погонщики мулов из Эстремадуры — вот люди, которые должны были бы присматривать за ними и учить их уму-разуму.