Рукопись, найденная в Сарагосе

Через два месяца посланный вернулся и доложил, что звезда Ирода восходит с каждым днем все выше и что этот хитрый монарх привлек к себе симпатии как римлян, так и иудеев, воздвигая статуи Августа, в то же время обещая перестроить Иерусалимский храм по новому, более величественному плану, чем приводит народ в такое восхищенье, что иные льстецы уже объявили его предсказанным пророками Мессией.

– Это слух, – говорил посланный, – пришелся очень по вкусу при дворе и уже вызвал появление секты. Новых сектантов называют иродианами, и во главе их стоит Цедекия.

Вы понимаете, что эти вести сильно озадачили моего деда и Деллия; но прежде чем продолжить рассказ, я должен сказать вам, что наши пророки говорили о Мессии.

Тут Вечный Жид вдруг замолчал и, кинув на каббалиста взгляд, полный презрения, промолвил:

– Нечистый сын Мамуна, адепт, более могущественный, чем ты, призывает меня на вершину Атласа. Прощай!

– Ты лжешь! – воскликнул каббалист. – Я обладаю гораздо большей властью, чем шейх Таруданта.

– Ты утратил свою власть в Вента-Кемаде, – возразил Вечный Жид, поспешно удаляясь, так что скоро совсем пропал из глаз.

Каббалист немного смутился, но – не без запинки – возразил:

– Уверяю вас, что хвастун не имеет представления о половине тех формул, которыми я владею, и узнает их только дорогой ценой. Но поговорим о другом. Сеньор Веласкес, ты хорошо следил за ходом его повествования?

– Конечно, – ответил геометр. – Я внимательно прислушивался к каждому слову, и, по-моему, все, что он говорил, вполне согласно с историей. О секте иродиан говорится у Тертуллиана.

– Неужели сеньор так же силен в истории, как в математике? – перебил каббалист.

– Не вполне, – ответил Веласкес. – Однако, как я уже говорил, мой отец, ко всему прилагавший математические исчисления, считал, что ими можно пользоваться и в науке истории, а именно для обозначения, в какой степени вероятия находятся совершившиеся события по отношению к тем, которые могли совершиться. Он даже выдвинул свою теорию, так как, по его мнению, можно выражать человеческие деяния и страсти посредством геометрических фигур.

Поясню это примером. Отец рассуждал так: Антоний прибывает в Египет, раздираемый двумя страстями: честолюбием, которое влечет его к власти, и любовью, которая от нее отталкивает. Изобразим эти два влечения при помощи двух линий АВ и АС под каким угодно углом. Линия АВ, выражающая любовь Антония к Клеопатре, короче линии АС, так как, в сущности, в Антонии честолюбия было больше, чем любви. Допустим, отношение было как один к трем. Беру отрезок АВ и откладываю его три раза на линии АС, потом провожу параллели и диагональ, которая показывает мне самым точным образом новое направление, образуемое силами, действующими по направлению к В и С. Диагональ эта будет ближе к линии АВ, если мы предположим, что преобладает любовь, и продолжим отрезок АВ. И наоборот, если предположим, что преобладает честолюбие, диагональ будет ближе к линии АС. (Если бы имело место только честолюбие, направление действия совпало бы с линией АС, как, например, у Августа, которому любовь была чужда и который, вследствие этого, хотя был наделен меньшей энергией, гораздо скорей достиг цели.) Так как, однако, страсти увеличиваются или уменьшаются постепенно, форма параллелограмма тоже должна претерпевать изменения, и при этом конец получающейся диагонали медленно движется по кривой линии, к которой можно применить теорию теперешнего дифференциального исчисления, которое прежде называли исчислением флюксий.

Правда, мудрый виновник моих дней считал такого рода исторические проблемы приятными забавами, оживляющими однообразие его собственных исследований; но так как правильность решений зависела от точности данных, отец мой, как я уже говорил, с горячим усердием собирал все исторические источники. Сокровище это долгое время было для меня недоступно, так же как и книги по геометрии, оттого что отец мой желал, чтоб я знал одни только сарабанды да менуэты и тому подобный вздор. К счастью, я добрался до шкафа и только тогда отдался занятиям историей.

– Позволь мне, сеньор Веласкес, – сказал каббалист, – еще раз выразить удивленье, что ты одинаково сведущ и в истории и в математике: ведь одна из этих наук основана на соображении, а другая на памяти, и две эти духовные способности друг другу прямо противоположны.

– Осмелюсь с вами не согласиться, – возразил геометр. – Соображение помогает памяти, упорядочивая собранные ею материалы, так что в систематизированной памяти каждое понятие обычно предшествует возможным выводам. Но я не спорю, что как память, так и соображение могут быть действительно применены только к определенному кругу понятий. Я, например, прекрасно помню все, чему меня учили из точных наук, истории народов и естественной истории, и в то же время часто забываю о мимолетных отношениях с окружающими меня предметами или, проще говоря, не вижу предметов, попадающихся мне на глаза, и часто не слышу того, что мне кричат прямо в уши. На этом основании иные считают меня рассеянным.