Руль истории

Русь ничем ниоткуда не прикрыта. Разве что Ледовитым океаном — от моржей да белых медведей. Она непоправимо зажата на своем неоглядном плоском просторе между изначально опережавшими ее организационно и экономически, а зачастую и технически главными центрами силы евразийского мира: фанатично крестоносным (от тевтонцев до «юнкерсов») Западом, всегда стремившимся навязать свою идеологию, и по-детски жестоким, безо всяких идейных изысков, а просто охочим до рабов и яхонтов Востоком.

Это положение не изменилось и по сей день.

Неизбывным, окаянным «общим делом» Руси были ее отчаянные оборонные усилия. Ее своеобразная центральная власть и бюрократия прежде всего были порождены необходимостью нескончаемо отстаивать и утверждать себя. Осознав себя самостоятельным очагом человеческой жизни, который не хочет и не может превратиться в задворки иных очагов и раствориться в них, ибо там ЖИВУТ ИНАЧЕ, Русь, Московия, Россия выбрала тем самым судьбу многовекового предельного перенапряжения ресурсов, экономики и культуры ради самосохранения.

Военное дело имеет свою логику. Одной из элементарных истин стратегии является необходимость борьбы за предполья. Они — хоть какая-то замена отсутствующим естественным преградам, которых не было, нет и никогда не будет. Если нельзя поставить на пути вражеского вторжения препятствий — можно хотя бы отодвинуть от сердцевины страны, от колыбели народа, тот рубеж, где очередному вражескому вторжению путь преградит наш первый эшелон. И уж пределом мечтаний является дойти до каких-нибудь гор или какого-нибудь моря, чтобы поставить их между собой и привыкшим к легким набегам соседом. Поэтому почти после каждой военной победы границы Московии оказывались еще чуть подальше от Москвы, и еще чуть подальше, и еще…

По-православному совестливо относясь к тем, кто оказался внутри этих раздвинутых границ, Россия никогда не считала присоединенные или завоеванные окраины колониями. Наоборот, старалась по мере собственных русских сил и представлений сделать так, чтобы этим окраинам стало хоть немного, но лучше, чем было. Живите, как жили, помогайте, если захотите и сможете, и только против целостности государства не бунтуйте — а мы вас за то и накормим, и обогреем… Особенно это стремление проявилось в советское время: строились школы, дороги, заводы, обеспечивались рабочие места, создавалась местная письменность и лучшая в мире — на ту пору — система здравоохранения[15], национальным талантам все дороги были открыты… Именно поэтому нынешние независимые лидеры вынуждены так нагнетать русофобию. Ведь жизнь подавляющего большинства населения национальных республик после распада Союза стала принципиально хуже[16]

. И если не возненавидеть кровавых русских поработителей — становится вообще непонятно, на кой ляд эта независимость сдалась. Не скажешь ведь в открытую, что нужна она лишь национальным элитам, желающим самодурствовать и мародерствовать без оглядки на порой слишком уж интеллигентную Москву…

Однако при взгляде извне беспросветная борьба за стратегические предполья естественным образом приобретала вид ужасающей агрессивности. Ведь собственные вторжения ни Запад, ни Восток преступлениями никогда не считали — преступно было лишь сопротивляться их вторжениям.

В силу своей цивилизационной самостоятельности православная Россия для любого из наиболее мощных соседних миров, и для исламского, и, в особенности, для католического и протестантского (в особенности — потому что те тоже являлись христианами), никогда не была равноправным партнером или конкурентом — в отличие, например, от постоянно враждовавших, но все равно считавших друг друга равными Англии и Франции, Франции и Германии. Территория варваров-схизматиков всегда рассматривалась Европой лишь как этакий склад стройматериалов и запчастей да громадный загон, где в ожидании, когда они понадобятся для черной работы, коротают свой горький и бессмысленный век рабы. А если эти рабы при этом складе, когда к ним пришли что-то взять, в ответ не благодарили, а сопротивлялись, тем паче — еще и отбивались с победой, это вообще было как если бы мир вывернулся наизнанку, перевернулся вверх тормашками, это было нестерпимо и с этим невозможно было примириться.

Не может вызывать никакого удивления, что борьба шла с переменным успехом. Всякая серьезная долгая борьба идет с переменным успехом. И, значит, огромные куски географически не расчлененной территории оказывались вместе со всем своим населением то окраинами Руси, Московии или России, то снова отходили к тому или иному центру европейской либо азиатской силы.

Циклы китайской истории обусловливались прежде всего расцветанием и угасанием способностей собственной экономики, даже при самом рачительном государственном управлении, обеспечивать население страны. Уже отсюда — периодические распады и объединения, которые, что крайне существенно, ничего никогда не меняли в религиозном раскладе и цивилизационной принадлежности ни фрагментов разъединения, ни продукта воссоединения.