Румянцевский сквер

Железную дорогу перешли без помехи. Снег по ту сторону насыпи был чуть не по горло. Выбирались из снежной ванны долго. А когда, продравшись сквозь полосу тугого, как бы остекленевшего кустарника, вошли в лес, увидели бревенчатую избушку, явно нежилую, с двумя пустыми, без стекол, глазницами окон. Это было спасение. Холодно, конечно, но — крыша над головой и дощатый, хоть и щелястый и замусоренный, пол под ногами. Малков назначил часового, остальные легли, вещмешки под голову, в обнимку с автоматом. Храпом, трудным дыханием смертельно уставших людей наполнилась изба, но и во сне им не было покоя. То один вскрикнет от страшного сна, то другой. А вскоре часовой вошел в избу и разбудил Малкова: со стороны Нарвы прошла мотодрезина. Малков взглянул на часы, было двадцать минут четвертого. Он велел часовому лечь отдохнуть, а сам вышел наружу, в ночь, продутую ветром, чреватую бедой. Меж сосен смутно виднелась железнодорожная насыпь. Было тихо. Только потрескивали, качаясь, промерзшие деревья. Где-то неподалеку заурчал мотор. Ветер донес голоса, слов было не разобрать, но ясно, что говорили по-немецки.

Надо уходить. Искать, пока не рассвело, дырку, щель в немецком переднем крае и прорываться к своим, к федюнинцам.

Шли осторожно, молча. Лес тут был вовсе реденький, где вырубленный, а где побитый огнем. Вскоре боевое охранение наткнулось на дзоты, соединенные траншеями, поодаль торчали длинные стволы гаубиц. Перекликались немцы-часовые. Десантники, незамеченные, обошли батарею широким полукругом. И опять наткнулись на дзоты. Только начали отползать назад, в лесочек, как поблизости вспыхнули красные высверки, звонко ударили пушки. А вот и привет от своих: в лесочке загрохотали разрывы ответных снарядов. Свистели над головами, полузарывшимися в снег, осколки. Ух-х! Тр-рах-прах-трах! Весело лежать под огнем своей артиллерии. А может, оно и лучше — не от немецкого металла, а от родного…

Меж сосен уходили куда-то вбок три немецкие самоходки, «фердинанды», продолжая вести огонь. Потом артиллерийская дуэль умолкла. Близко, близко были они, федюнинские позиции, — а как добраться?

Десантники оказались в боевых порядках противника. В самой гуще «Танненберга» проклятого.

Остаток ночи прошел в непрерывном движении. Около шести тот участок немецкого переднего края, вдоль которого пробирались, как призраки, десантники, вдруг ожил. Настойчиво строчили пулеметы, в темном небе быстро, жадно переплетались разноцветные трассы. Десантники залегли, наблюдая. С разгаром боя в их измученных душах всплывала новая надежда: наши пошли на прорыв…

Оглушающе звонко ударил орудийный выстрел. Один из чертовых «фердинандов» полз по редколесью, ломая кусты и деревца, его длинная пушка, развернутая к переднему краю, дергалась, извергая огонь и дым. Грузно оседая в снегу под тяжестью массивной башни, взметая из-под гусениц лесной прах, самоходка приближалась, разворачивалась грязно-белым боком.

— Связку гранат! — крикнул Колчанов. — Пихтелев, ты где? Есть у тебя гранаты?

— Четыре штуки, последние, — послышался спокойный голос Пихтелева.

Он, полулежа, связывал ремнем гранаты — одна была трофейная, с длиннущей ручкой, — затянул накрепко и пополз к самоходке, наперерез ее ходу. Ветер наносил на десантников облако вонючих газов, пороховой дым. Яростно работала, громыхала бессонная машина войны.

Колчанов не видел скрывшегося за деревьями, в сугробах, Пихтелева. Нетерпеливо, каждым натянутым нервом ждал, не сводя глаз с самоходки. Вдруг полыхнуло огнем у левого ее бока, грохнуло, повалил бурый дым. Ревел мотор, «фердинанд» остановился, кренясь, медленно крутясь вокруг разорванной гусеницы. Из люка полезли артиллеристы в черном.

— Огонь! — крикнул Малков.

В две минуты все было кончено. Но с немецкого переднего края, конечно, увидели гибель «фердинанда», вспышки автоматного огня у себя в тылу увидели. Из траншей повылезали темно-зеленые фигуры, наставив автоматы, пошли к горящей самоходке, в сторону залегших десантников.

Малков приказал отходить. Обессилевших тащили те, кто был покрепче, но — трудно, трудно уходить на обмороженных ногах от сытого неутомленного противника. Разбрелись по лесу. Тут и там вспыхивали перестрелки и рвались гранаты.

А бой на переднем крае, напротив, утихал.

Начинало светать, когда группа уцелевших десантников, шестнадцать полумертвых людей, вышла на лесную опушку. Перед ними простиралось заснеженное бугристое поле, источавшее промозглый холод, безмерную печаль. То было, очевидно, болото.

Мела поземка, начинался снегопад.

— Все, — сказал Василий Кузьмин и сел в снег. — П…ц. Дальше не пойду. Некуда идти.

— Поднимите его, — сказал Малков. В его голосе не было прежней властной твердости. — Двигаться туда. — Вяло взмахнул рукой вправо, вдоль опушки.

— Погоди, старлей, — глухо, почти невнятно сказал Цыпин, всматриваясь желтыми прищуренными глазами сквозь белую пыль поземки в противоположную сторону. — Щас я… само…