Руны судьбы

— Слыхал, — уклончиво ответил тот, отхлебнул из фляжки, поморщился и перебросил её дальше — угрюмому бородачу-алебардисту по имени Хосе-Фернандес, пятому и последнему испанскому солдату в этом маленьком отряде. Хосе-Фернандес за весь вечер произнёс от силы два-три слова. Он был каталонцем, речь коверкал безобразно, как испанскую, так и местную, частенько путал «б» и «в», а потому в застольных разговорах предпочитал помалкивать, дабы не подвергать себя насмешкам, а насмешников — хорошей трёпке. Зато в карты ему везло безбожно, хотя никому до сих пор не удалось поймать его на шулерстве.

— Они даже художника наняли, чтоб его портрет нарисовать, — продолжил Мануэль. — Я сам не видал, но я слышал, как брат Себастьян потом выговаривал трактирщику за то, что мальчишка увёл один такой рисунок у того из-под носа.

— Madre de Dios[20]! — Родригес снова сделал круглые глаза. — Специально наняли художника! Должно быть, он важная птица, этот колдун, если для того, чтоб его поймать, нарисовали целый портрет!

Парнишка пожал плечами и вернулся к прежнему занятию.

Оторвавшийся ремешок постепенно садился на место. Мануэль работал тонко, молоток в его руках постукивал чуть слышно, словно не доспех чинил, а бил чеканку.

Мануэль Гонсалес родился и вырос в Толедо и происходил из зажиточной семьи. Глядя на него, никто бы не подумал, что этот маленький парнишка состоит в испанской армии. Но он в ней состоял, хотя один бог ведает, сколько пришлось заплатить за то, чтоб его туда взяли. Ни малый рост, ни хлипкое телосложение не мешали ему быть хорошим знатоком оружия, доспехов и всего, что с ними связано. Гонсалес мечтал стать оружейником, и с одного взгляда мог распознать, какого мастера работы тот или иной клинок, кем сделаны доспехи, и так ли уж хорош попавший к нему в руки арбалет. На привалах, на постое все тащили ему для починки поломанное снаряжение. Брал Мануэль недорого, а чинил надёжно, работал, если можно так сказать, из любви к искусству. Тяжёлое оружие было ему не по руке, зато всё, что стреляет, было по его части. Луки, арбалеты, репетиры, аркебузы — неважно, что в стрельбе он не имел себе равных. Сейчас его аркебуза — облегчённая кавалерийская двустволка-бокевера[21] штучной Нюрнбергской работы на расшитой серебром широкой бандельере, стояла у лежанки.

Многие старые служаки были бы весьма удивлены, узнай они, что этот контуженный дохляк не только здорово стреляет, но и режет по металлу, гравирует, пишет, читает и говорит по-испански, по-французски и по-фламандски. Именно поэтому брат Себастьян уже четвёртый год предпочитал брать в свои спутники среди прочих этого тщедушного человечка. Инквизитор имел право брать с собой кого угодно — секретаря, солдат и даже палача — всякий наместник или бургомистр по первому слову священника, наделённого такими полномочиями, обязан был предоставить в его распоряжение любые силы и средства. И всё же Себастьян предпочитал возить с собой своих, проверенных людей, а испанцам он доверял больше, нежели местным, ибо сам по крови тоже был испанцем.

Родригес хотел ещё что-то спросить, но в этот миг на лестнице послышались шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошёл брат Себастьян, бесшумный, словно привидение, только еле слышно шелестели полы его серой власяницы. Невозмутимо оглядел всех пятерых, шагнул к лежанке, на которой спал Киппер, и потряс его за плечо.

— Вставайте, сын мой, — мягко сказал он, когда тот наконец продрал глаза. — Снег кончился, всё замёрзло. Нам пора в дорогу. Я уже распорядился, чтобы нам подали завтрак и седлали лошадей.

Он вновь окинул взглядом всех своих солдат, кивнул им, спрятал мёрзнущие пальцы в рукава рясы и удалился.

Родригес, поймавший заветную фляжку, собрался было дохлебать со дна остатки водки, но посмотрел на заспанную серую физиономию Киппера и замешкался.

— Выпейте, sebor десятник, — сказал он, протягивая ему флягу. — Выпейте. Похоже, нам предстоит долгая охота. Кто знает, чем она кончится…

Внезапно послышался стук — это Анхель перехватил свой кинжал и с размаху всадил его в середину стола, прямо в гущу колоды, рубашками кверху рассыпанных карт. Оглядел всех остальных, неспешно пошатал и выдернул засевший в дереве клинок.

На острие ножа застряла карта.

Туз пик.

Пробитый.

Родригес нахмурился, пригладил пальцами усы и нахлобучил шапку. Сплюнул.

— Не к добру, — сказал он коротко, подхватил свою алебарду и вышел вон.

* * *

Холод и ветер.

Ветер и холод.

Всюду были только они.

Под чёрными дождями цепенело тело, и Фриц шёл, уже не думая, куда идёт. Он просто шёл. Одежда его обтрепалась. Он сделался расчётливым и наглым, и уже нисколько не стесняясь, протягивал в трактирах руку за подачкой, бесшабашно глядя прямо посетителям в глаза, злой и голодный как крысёнок.