Русь и Орда

— Я много чего знаю, боярин, — уклончиво ответил старик. — Проживешь с мое, может, и ты столько знать будешь.

— А сколько же ты прожил?

— Годы мои у Отца небесного записаны. А только князя Мстислава Михайловича [251] я хорошо помню.

— Мстислава Михайловича! Так тебе уже годов девяносто!

— Нет, боярин, как бы за сто не перевалило. Когда преставился князь Мстислав, я уже отцом семейства был.

— А как звать тебя, дедушка?

— Люди зовут Ипатом.

За этими разговорами старик уже приступил к лечению. Достав с полки березовый туесок с темно-зеленой мазью, он толстым слоем наложил ее на раны, что-то пришептывая, перевязал их, а затем, заварив в воде какие-то травы, напоил больного этим отваром. Питье было невероятно горьким, но оказало почти мгновенное действие: боль в ранах исчезла, слабость уступила место бездумно-блаженной легкости. И несколько минут спустя Карач-мурза уже крепко спал.

Проснулся он на следующий день лишь к полудню и, чувствуя себя значительно окрепшим, хотел было встать, но старик Ипат этому решительно воспротивился.

— Э, нет, боярин, — сказал он, — коли хочешь вовсе оздороветь и доехать, куды тебе надобно, лежи три дня, как было говорено. Инако я за твою жизнь не ответчик: не отъедешь отселева и пяти верст, как все раны полопаются. Мое лечение таково, что, ежели не довести его до конца, от него только пуще расхвораешься.

Подождав, пока раненый пополдничает зажаренным на вертеле тетеревом, которого застрелил из лука Илья, старик дал ему выпить вчерашнего отвара, после чего Карач-мурза, как и накануне, тотчас заснул и спал до вечера, когда все это повторилось снова. И так продолжалось еще два дня: больной просыпался только для того, чтобы поесть, а потом, выпив ковшик горького зелья, вновь погружался в сон. С каждым новым пробуждением он чувствовал себя все лучше, и, наконец, на третий день, после ужина Ипат больше не дал ему своего снотворного питья, а, осмотрев его раны, удовлетворенно промолвил:

— Ну вот, княже, теперь ты здоров, ровно бы тебя сохатый и вовсе не бодал. И завтра можешь смело пускаться в путь: доедешь без помехи не то что до Звенигорода, а хоть до самой Орды.

Карач-мурза посмотрел на старика с нескрываемым удивлением. В избе они находились одни — Илья и Макар предпочитали спать на свежем воздухе, благо время стояло сухое и теплое.

— Почто ты назвал меня князем? — спросил он.

— Зову, как тебя по рождению твоему и по сану звать положено.

— Отколе ты это знаешь?

— Да ведь не зазря же меня все окрест колдуном почитают, — усмехнулся Ипат. — Хотя для этого случая колдовства и не надобно: я тебя враз признал — больно уж похож ты на родителя своего покойного, на князя Василея Пантелеевича.

— А ты его так близко знавал, что доселе помнишь?

— Я кого раз увидел, того вовек не забуду, княже. А родителя твоего и весь род ваш знаю я добре. Еще деда твоего, князя великого Пантелея Мстиславича, врачевал я от хвори, вот как ноне тебя.

— А отколе знаешь, что путь мой отсюда в Звенигород, а после в Орду? — помолчав, спросил Карач-мурза.

— Иному бы сказал, что мне духи открыли, ну а тебя морочить не стану: ведь раны-то твои леча, видел я, что креста у тебя на шее нету, — стало быть, ты нерусской веры. Да так оно и быть должно: князь Василей-то отселе утек в Белую Орду и в обрат не воротился. Значит, коли есть у него сын, там ему было и родиться.

— Ну а Звенигород?

— И тут колдуном быть не нужно, а только лишь иметь разум: не зря же ты из Орды в наши края приехал. Ну а теперь, к примеру, был бы я на твоем месте, с чего бы тут начал? Вестимо, допрежь всего стал бы искать грамоту, украденную у твоего родителя, в коей сказано о твоем праве на княжение в Карачеве. А где же ей быть, той грамоте, коли не в Звенигороде?

— Да отколе ты знаешь о той грамоте и о том, что она в Звенигороде?! — воскликнул Карач-мурза, пораженный стройностью рассуждений и прозорливостью старца.

— Вот этого я тебе не открою, хотя и тут колдовства никакого нету.

— Коли ты все знаешь, скажи: сыщу ли я ту грамоту и будет ли мне от того какая польза?

— Могу и это сказать… Только здесь уже не обойтись без того, что люди зовут колдовством, — промолвил Ипат. — Ох, не люблю я этого — нелегко оно мне дается, — ну да для тебя сделаю, ибо пред тобою в долгу: согрешил против родителя твоего… Знал я тогда, что вороги супротив него затевают, да, побоявшись их мести, о том не упредил. А он был со мною ласков и щедр… Ну что же, коли хочешь знать, иди за мною.

С этими словами старик взял с полки свернутый кусок белого полотна, а из угла — стоявший там заступ и вышел из избы. Карач-мурза, с легкой жутью в душе, последовал за ним.